Буало-Нарсежак - Солнце в руке. Полное собрание сочинений. Том 11

По мере того как он говорил, я чувствовала, что оживаю. Представляя, как все это произойдет, я понимала, что он прав. А в таком случае опасаться нечего.

— Я здесь как-то задыхаюсь, — сказала я.

— Ох, простите! Я понимаю ваше волнение.

Он помог мне подняться на причал, и мы немного прошлись вместе. Помню, дул мистраль, и все мачты качались с душераздирающей медлительностью.

— Мы предупредили его мать, — продолжал Моруччи. — Думаю, похороны пройдут здесь послезавтра.

Я пообещала присутствовать на них, и Моруччи проводил меня на верфи. С этого момента мне предстояло выкручиваться из положения, казавшегося мне безвыходным. Если бы у меня были хоть какие-нибудь познания в области права, но филологическое образование было в данном случае бессильно. Поэтому я обратилась за помощью к Бернару, чтобы он прислал мне эксперта. Я пообещала Моруччи оставаться в его распоряжении, и в моей памяти осталась лишь вереница изнурительных дней, заполненных совещаниями с персоналом, телефонными звонками, вопросами полиции, приездом эксперта, маленького старичка, задыхавшегося в слишком теплых вещах и критиковавшего абсолютно все. А все это время без толку преследовали «Пиус Пуффина II». Моруччи стоял на своем: виновный находился на борту. Для него других версий быть не могло.

Дело занимало первые страницы газет. Непонятное убийство в Антибе. Траурное развлечение. И так далее. И конечно же на каждом углу поджидали репортеры, толпой набрасывавшиеся на меня, как только я появлялась. Ходили странные слухи. «Пиус Пуффин II» исчез. Занимался ли он контрабандой? Вся эта суета угнетала меня. И последнее испытание. Конкурирующие фирмы заинтересовались моим предприятием. Старший мастер ушел на фирму, находящуюся в Лориенте. Это еще не была всеобщая паника, а лишь первые признаки надвигавшейся бури.

— У вас работает слишком много народу, — сказал мне эксперт. — И напрасно вы игнорируете строительство маленьких лодок, доступных средней клиентуре, стремящейся к развлечениям, а не к побитию рекордов.

Бернар был того же мнения. Я звонила ему каждый вечер, и между нами установилась какая-то совершенно новая дружба, некое боевое товарищество. В конце концов, если бы он не был моим мужем и никогда не смотрел бы на меня взглядом, от которого я всегда чувствовала себя выпачканной, то мне было бы рядом с ним очень надежно. У него были правильные суждения и богатый опыт. Он всеми силами помогал мне преодолеть этот трудный период. После каждого телефонного звонка я чувствовала, как спадает напряжение. Тогда я ложилась и пыталась расслабиться. С тех пор как Моруччи гонялся за «Пуффином», он больше не был опасен, впрочем, я никогда серьезно и не думала, что у меня могут возникнуть неприятности. Ни одна ниточка не вела ко мне. Иногда, но все реже и реже, со мной случались приступы страха, подобные приливам во время климакса. Но я не обращала на это внимания. Я пользовалась мгновениями отдыха, чтобы войти в контакт с тем, что я называю своей внутренней жизнью. Что касается сердца, то мне не в чем было себя упрекнуть. Я просто восстановила справедливость. Но вот с разумом все обстояло иначе. На меня навалилось столько забот, что не было времени на медитацию, на переживание тех мгновений, которые полностью изменили меня. Кроме того, я начинала рассматривать свою душу как бы со стороны, и то, что я видела в ней, заставляло меня глубоко задумываться.

Итак! Почему я бросилась на шею Доминику? Потому что смертельно скучала и мне страшно надоело мое столь никчемное существование. Когда же Доминик ушел, пресытившись мной, моим горем, моей страстью, я прибегла к самоубийству, быть может, за неимением героина или еще какого-нибудь сногсшибательного наркотика. А потом пришло чудесное откровение, даровавшее мне ту восторженность, без которой я уже не могла жить. Однажды увидев другую сторону жизни, уже не имеешь права прозябать в скуке и бессмыслице. Но в конце концов даже радость изнашивается. Быть может, само обращение к Господу Богу становится лишь избитой фразой, если молишься ему постоянно. События настолько захлестнули меня, что говоривший со мной Голос начинал понемногу стираться, а я даже не обратила на это внимание. Я была полностью поглощена теперешними переживаниями, которых мне более чем хватало. В конце концов, если бы не предпринятые предосторожности, то от такой драмы можно было бы получить чувство удовлетворения, близкое к экстазу. Но тогда я предала бы Голос, спасший меня. Да, «Пуффин», окружающая меня суматоха — все это доставляло мне некоторое сумрачное сладострастие, будто я была целью потасовки между противостоящими оккультными силами. И вот к чему я все это говорю: я опасалась того страшного момента, когда сотрясавшая меня буря утихнет. Я вернусь к прежней жизни с обманутым мною мужчиной, его больной матерью и насмешливым котом. И что тогда? Где и как достать себе тот милосердный наркотик? И я еще осмеливалась говорить о своей внутренней жизни! Так, будто мне действительно хотелось спокойной уверенности, мирного обладания незыблемой правдой, в то время как моей истинной правдой были пристрастие к потрясениям, разрывам и вызовам.

Мне вдруг захотелось перечитать книги о загробной жизни, сложенные мною до лучших времен на бульваре Сен-Жермен. Мне было необходимо прочесть другие свидетельства, способные вернуть мне состояние возбуждения, когда я чувствовала себя свободной от самой себя, своих сомнений и страхов. У мамы, в моем настоящем доме, я смогу также продолжить написание своего сочинения без опасения быть застигнутой врасплох. Кстати, совсем забыла отметить, каким странным образом мне удавалось его писать. Но так как я подхожу к особенно важному моменту — отсюда и эти своеобразные психологические исследования, интересные лишь для медиков, — мне нужно вернуться немного назад, иначе читатели могут удивиться: «Когда же нашлось у нее время состряпать столь длинный рассказ?»

Так вот, во-первых, это не мемуары, а скорее несколько сумбурная смесь наблюдений, свидетельств, повествовательных фрагментов, перенесенных второпях на бумагу, часто во время отсутствия матери или Бернара, а они оба по разным причинам часто отсутствовали. С самого начала я постаралась выбрать для этих целей самую неприметную тетрадь. Пользовалась клочками бумаг, отдельными листами, гербовой бумагой с надписями Флора или Ромовый завод, случайно попадавшимися мне под руку. К тому же мне нравилось писать в кафе, подобно известным писателям. Со мной всегда была большая сумка, в которую однажды я запрятала пистолет, и туда же запихивала свои сочинения, так что если бы любопытный сунул в нее свой нос, то подумал бы, что это всего-навсего мусор. Мне самой непросто навести порядок в этом хламе.