Буало-Нарсежак - Разгадка шарады — человек. Полное собрание сочинений. Том 4

— Не бойтесь, малышка, — увещевал Флешель. — Вы не одна. Ну, поделитесь со мной своими невзгодами.

Она подыскивала слова, что-то бормотала, и Лоб задался вопросом: а не находится ли она уже под действием таблеток? У Флешеля явно создалось такое же впечатление, поскольку он поспешил ее спросить:

— Вы ничего такого не глотали?

— Нет.

— Истинная правда?

— Да, правда.

— Ну, тогда еще не все потеряно. Послушайте, давайте рассуждать здраво… У вас совсем нет денег?

— Нет.

— Я вам их раздобуду. Нет больше работы?

— Нет.

— Я вам ее найду… Что вы умеете делать?

— Я умею…

Она примолкла, задыхаясь, потом закричала:

— С меня хватит… всего… Вам не понять… Никто не может меня понять! Все, что бы я ни делала, оборачивается против меня… Я слишком несчастна.

— Вы не больны? — спросил Флешель.

— Нет… Не то чтобы больна… У меня нет сил жить — вот и все.

Накрыв микрофон ладонью, Флешель быстро зашептал:

— Если она пускается в объяснения, значит, наша взяла!

Потом он продолжил, прикрыв глаза и словно напрягая все силы, чтобы представить себе эту молодую женщину, перенести ее образ в эту комнату.

— Почему? — спросил он. — Вы утратили желание жить, если я вас правильно понял?

— О-о! Что вы! Мне бы так хотелось жить! Но мне не дают.

— Вам кто-нибудь угрожает?

Из трубки все еще доносилось ускоренное, лихорадочное дыхание, мучительно отзывавшееся у Лоба в душе.

— Нет.

Голос нащупывал ответ, как это бывает после нескончаемых споров с самим собой, когда создается впечатление, что докопаться до истины невозможно. Лобу это было так знакомо!

— Нет… Врагов у меня нет… Виной всему складывающиеся обстоятельства. Жизнь стала для меня невыносимой.

Она присовокупила несколько слов по-немецки, которые Лоб сразу же мысленно себе перевел, но от Флешеля их смысл ускользнул. Сморщив лоб от усилия понять, он выпрямился.

— Что она сказала?

— Что ей не везет.

Флешель покачал головой. Лоб почувствовал, что это выше его понимания. Несомненно, он привык иметь дело с бедными девушками без затей. Но вот стоило обратиться к нему девушке с натурой более тонкой… А на сей раз он столкнулся с существом неординарным. Голос, акцент, тон — все звучало изысканно, свидетельствовало об образованности. Случай явно не для Флешеля. Лоб вытянул руку.

— Позвольте мне продолжить?

Но Флешель, дернув подбородком, велел ему молчать.

— Везенье, — сказал он, — приходит и уходит. Какое-то время на тебя обрушиваются жестокие удары судьбы, а потом, без видимой причины, наступает просвет…

Незнакомка слушала, несомненно разочарованная такими банальностями. Она ожидала иного — Лоб был в этом уверен. Следовало найти более интимный, доверительный тон, сказать о своего рода бегстве от счастья, отравляющем всякую радость, делая любовь смехотворной. Следовало создать атмосферу некоего соучастия в покорности судьбе. Флешель же обращался с ней как с горничной.

— Ваши родители… — начал он.

— У меня нет родителей.

«Поделом ему», — подумал Лоб.

— Ваши друзья?

— У меня нет друзей.

«Поделом!»

— Ну что ж, тогда я, — взорвался Флешель, — я запрещаю вам делать глупости, слышите? Сироты, одиночки — я знаю множество примеров. Я даже знаю девушку, которая живет в стальном легком, как рыба в аквариуме, что не помешало ей сдать экзамены…

— …и рожать детей, — вдруг в сердцах сказал голос.

Флешель стиснул зубы и переложил трубку в другую руку. Он спросил со всей мягкостью, на какую только был способен:

— Послушайте, мадемуазель, когда вы мне позвонили, у вас была какая-то цель, не правда ли?

— Да…

Пауза. Лоб почувствовал, что она заплакала.

— Алло! — кричал в микрофон Флешель.

Щелчок в аппарате, когда собеседник вешает трубку, прозвучал в их ушах ударом гонга. Флешель, тяжело вздохнув, в сердцах ударил трубкой по руке.

— Как же это глупо получилось! Нет, да неужели…

Он виновато смотрел на Лоба.

— Я впервые вышел из терпения, господин Лоб. Мне не следовало… разумеется… Но эти юные создания с их воображаемыми горестями… Временами так и хочется их отшлепать!

Он снова водрузил телефон на подставку и встал, тыча пальцем в Лоба.

— У меня был сын… Возможно, мадам Нелли вам рассказала… Он покончил с собой в девятнадцать лет… Я находился далеко — служил в Порт-Саиде… И так никогда и не доискался, почему он пустил себе пулю в лоб… Если бы я был с ним построже, если бы я муштровал его, как муштровали меня… — Он нервно сжимал и разжимал кулаки. — Вот почему я оказался здесь. И уже шесть лет выслушиваю их разглагольствования, бредни, колкие замечания. «Невезенье»! — Он усмехнулся. — Что значит «невезенье»?.. Как будто человек заслуживает сплошного везенья.

«А что такое „заслуживает“?» — чуть было не парировал Лоб, но предпочел хранить молчание перед этим старым человеком, который только что проиграл партию и силился сохранить лицо.

Флешель открыл шкаф и достал общую тетрадь в твердой обложке, ручку и чернильницу.

— Мой судовой журнал, — пояснил он. — Я заношу сюда все ночные происшествия. Привычка моряка. Однако это полезно, сами убедитесь!

Он тяжело сел за стол и раскрыл тетрадь, продолжая вполголоса диктовать себе:

— Три часа пятьдесят минут… Вторично звонила девушка, не назвавшись по имени… Возраст: двадцать три года… Круглая сирота… Без средств к существованию…

Лобу хотелось добавить: «Блондинка, хорошенькая». С минуту он шестым чувством воображал себе ее именно такой, и, будь перо в руке у него, он уточнил бы: «Умница, образованная, впавшая в отчаяние по мотивам, достойным уважения».

— Еще не доказано, что она не позвонит в третий раз, — заметил Флешель. — Она еще не все выложила. В конце концов, возможно, я и имел основания говорить с ней резко.

— Сожалею, — сказал Лоб, — я вам мешаю. Я пошел.

— Останьтесь, господин Лоб. Сделайте одолжение. Присаживайтесь и выпейте кофейку. Вам это нужно не меньше, чем мне. А вдруг она снова заговорит по-немецки…

Лоб сел, но так и не притронулся к крышечке с кофе, от которого шел пар. Никакого желания пить из нее после толстяка.

— Мне бы и в голову не пришло, что она немка, — продолжал Флешель.

Он дописал: «Возможно, немка по происхождению».

Следуя ходу своих мыслей, он скрестил руки и заглянул Лобу в глаза.

— Уверен, что она еще объявится… Есть слово, которого она не смогла произнести. Может, ее сковывает стыд… или удерживает желание, в котором она не решается признаться. Понимаете, если бы мы могли в последний момент подарить им… ну, не знаю… скажем, зверька, котенка, канарейку, что-нибудь живое и хрупкое… это могло бы их удержать.

«Он добрый, — думал Лоб. — Великодушный. И я его глубоко обижу, если не выпью предложенный кофе. Ну почему так получается, что я всегда делаю то, чего бы мне не хотелось?» Лоб отпил обжигающую жидкость. Он устал. Внезапно он почувствовал, что с него довольно Флешеля и этой девушки, которая никак себя не убьет. Скорее бы вернуться к себе в отель — горячая ванна, час сна на террасе и ни о чем не думать. Но ему не удавалось отрешиться от воспоминания о голосе. В особенности ему запомнился крик души: «О-о! Я так хотела бы жить!» Неужели можно до такой степени любить жизнь! Это непристойно!