Филлис Джеймс - Двенадцать ключей Рождества [сборник рассказов]

— Мисс Белсайз это было бы трудно сделать, сэр. Она была в облегающем вечернем шелковом платье. И мне трудно представить ее слоняющейся в окрестностях кухни.

— Тем не менее нельзя ее исключать, Джон. Если завещание, найденное вами в кабинете, действительно, она наследует двадцать тысяч фунтов. Так же, как и мисс Мейкпис. А Пул, как вы сказали, — десять тысяч. Мужчины и женщины убивали и за гораздо меньшее. И, возвращаясь к главному, нужно отыскать оружие.

Нам предстояло найти револьвер. Но при более удивительных и драматических обстоятельствах, чем кто-либо из нас мог представить.

Не самый приятный способ провести Рождество — подвергнуться полицейскому допросу, особенно если его ведет инспектор Поттингер с невозмутимым упорством и обвиняющим взглядом. В непроизвольном порыве юношеского благородства я решил защитить миссис Турвилл и не сообщил, что видел ее с мужем ночью. Описывая визит Санта-Клауса, я намеренно выражался неопределенно. В том, насколько мне удалось обмануть Поттингера, я не был уверен; умение лгать требует опыта. И к концу расследования у меня его стало гораздо больше.

Допросы длились бесконечно. Генри вызвали в кабинет даже во время рождественского обеда. Застолье было невеселым. Миссис Бантинг уже засунула в печь крупную индейку, когда стало известно об убийстве, и все решили: раз уж она приготовлена, можно ее съесть. Но насчет пудинга Генри высказался определенно: сочетание рождественского пудинга и убийства совершенно неудобоваримо, пудинг подождет до следующего года. Поэтому вместо пудинга мы ели пирожки с изюмом и миндалем. У меня был здоровый юношеский аппетит, и я отдавал себе отчет в том, что ем с откровенным удовольствием, между тем как взрослые лишь ковыряли вилками свою остывшую индейку и раскромсанные кочанчики брюссельской капусты.

Потом Пул подал кофе в холле, и в три часа мы в полном молчании прослушали традиционную рождественскую речь короля. В 1939 году он закончил ее цитатой на тему: человек на пороге нового года, свет да проведет его через незнаемое. С тех пор я слышал это много раз, но никогда это не звучало так горько, как в то Рождество.

Мы все испытали облегчение, когда в половине пятого инспектор Поттингер покинул поместье, оставив сержанта продолжать поиски оружия. Пул, принесший чай, сообщил, что инспектор отправился с докладом к главному констеблю. У Пула имелись свои тайные способы узнавать о намерениях полиции.

Но в покое нас не оставили. Около семи часов инспектор вернулся. Его громкий стук в дверь, отчетливо слышный в холле, прозвучал как тяжелая поступь рока. Пул проводил его в дом со своей обычной высокомерной церемонностью, и я заметил, что взгляды гостей обратились к полицейскому со смесью страха и любопытства. Поднос с напитками был принесен еще раньше, и Глория шумно смешивала коктейли для себя и Генри. Но, похоже, она уже выпила к тому времени, даже я своим неопытным взглядом видел, что она подшофе. Не успел инспектор произнести бесстрастное: «Добрый вечер», как Глория резко развернулась к нему со стаканом в руке.

— А вот и наш деревенский Пуаро со своими шевелящимися маленькими серыми клеточками! Но без наручников. Разве вы пришли не затем, чтобы арестовать малышку Глорию?

Генри приблизился к ней и прошептал что-то ей на ухо. Но она лишь рассмеялась в ответ, направляясь к елке. И вдруг стала срывать с нее игрушки и со злостью швырять их. Нить мишуры повисла на шее «Благословения Турвиллов», но миссис Турвилл и бровью не повела. Глория начала выкрикивать:

— А теперь время подарков! В семь часов нам всегда снимали подарки с елки! Не будем нарушать традицию! Виктору это не понравилось бы! Это вам, Пул! А это вам, миссис Бантинг. Ловите!

Глория срывала и бросала Пулу свертки, которые тот со словами «Благодарю вас, мисс» клал на приставной столик. Генри шагнул вперед и схватил ее за руку. Но она вырвалась и сдернула с елки очередной сверток:

— А это тебе, дорогой! Тут рукой Виктора написано: «Для Генри».

Голос Генри был ледяным. Я никогда раньше не слышал, чтобы он разговаривал таким тоном.

— Прекрати. Сейчас не время для подарков. Я возьму его с собой.

— Не порти всем удовольствие, дорогой! Ты же хочешь посмотреть, что тебе подарили. Давай Глория развернет сверток.

Наступила тишина, которая потом, задним числом, представилась мне зловещей. Вероятно, теперь, через сорок четыре года мне лишь кажется, будто присутствующие, застыв в неподвижности, наблюдали, как Глория разрывает яркую оберточную бумагу. Внутри была еще одна упаковка из красной и желтой гофрированной бумаги, не той ли, в которую была завернута хлопушка? Бумага крест-накрест скрепляла два больших льняных носовых платка, сложенных конвертом. Развернув платки, Глория вскрикнула, а затем пронзительно завизжала. Ее руки разомкнулись, и револьвер, наконец найденный, с глухим стуком упал к ногам Поттингера.

После этой находки атмосфера в доме незаметно переменилась. Раньше мы утешались версией, которую энергично поддерживали, что кто-то неизвестный сумел проникнуть в дом через незапертую дверь черного хода, пока Генри и мисс Мейкпис осматривали окна снаружи. Он нашел хлопушку, обшаривая кабинет, и в знак презрения пригвоздил записку ножом к груди трупа.

Теперь уже не так легко было поверить, что преступник явился с улицы. Мы прекратили все разговоры об убийстве, опасаясь того, что могло быть сказано невзначай, и стали прятать глаза друг от друга. Миссис Турвилл, которая сразу как-то сильно постарела, пыталась ободрить и утешить меня. Я радовался тому, что она не знала, как мало я нуждался в доброте и как мало заслуживал ее. Полицейский допрос продолжился, став более жестким и требовательным. К тому времени, когда инспектор Поттингер ушел, мы были вконец обессилены и с готовностью ухватились за желание пораньше лечь как за предлог поскорее удалиться к себе.

Было десять часов, когда я услышал стук в дверь. Сердце у меня заколотилось, я выскользнул из постели и прошептал: «Кто там?». В дверь снова постучали, более настойчиво. Я осторожно открыл ее. Глория, дрожа от страха и холода, шмыгнула в комнату.

— Чарли, дорогой, вы не смогли бы переночевать у меня в комнате? Там есть большое кресло, а вы прихватите свое одеяло. Мне страшно оставаться одной.

— А вы не можете запереть дверь?

— Там нет замка. А снотворное я принять боюсь — вдруг он явится, когда я буду спать?

— Кто — он?

— Убийца, разумеется.

Какой шестнадцатилетний юнец устоит перед зовом рыцарского духа? Польщенный ее просьбой, и сам не прочь разделить с кем-нибудь одиночество, я двинулся следом за Глорией по коридору. Мы подтащили тяжелое кресло к двери, и я устроился в нем даже с определенным комфортом. В спальне было на удивление уютно; свет от ночника возле кровати играл на светлых волосах Глории. Мы разговаривали шепотом, как заговорщики.