Джорджетт Хейер - Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

– Я бы тоже постарался не обижать Драйбека, но, по правде говоря, ничего не знаю об этом Речном комитете.

– А ведь вы – владелец участка речного берега! – удивился Чарлз. – В свое время здесь бушевал комитет по дренажу речки Раши и еще один – по речке Крейл, которая…

– Да ладно вам! – с улыбкой прервал его Кенелм. – Я знаю, где протекает Крейл. Мне также известно, что два прежних комитета по дренажу слились в единый комитет по речным делам. Я интересуюсь той половиной комитета, что занимается Крейлом. У нее есть кандидат на юридического представителя?

– Человек, защищавший их интересы, ушел на пенсию, – сообщил сквайр. – Советую ознакомиться с почтой. Если хотите, я вам ее продемонстрирую. Хотя нет, я уже отправил ее вам, Гэвин. Лучше верните!

Он отвернулся и завел разговор с хозяйкой дома. Вскоре составились новые пары теннисистов: сквайр и миссис Клиберн сменили Чарлза и Абигейл, отправившихся вместе с Гэвином и миссис Хасуэлл играть в легкомысленный «безумный крокет». Чарлз утверждал, что это единственная понятная ему версия крокета.

Чай подали под вязом на восточной лужайке. Теннисисты присоединились к остальным, доиграв свои партии, и стали расхваливать достоинства миссис Хасуэлл как хозяйки, так удачно приготовившей для них кофе со льдом.

Примерно в половине шестого к компании присоединилась миссис Эйнстейбл, оставившая машину на подъездной дорожке и появившаяся на восточной лужайке из-под увитой розами арки. Миссис Хасуэлл встала и поспешила ей навстречу.

– Прошу прощения! – воскликнула гостья. – Не отказывайте мне в чае по причине опоздания, а то я запла€чу! Чай не слишком горячий? Какой очаровательный сад! Нас замучила тля.

– Дорогая, у вас нездоровый вид, вам показан постельный режим! – Миссис Хасуэлл, держа ее за руку, внимательно к ней пригляделась. – Вы уверены, что здоровы?

– Да! Просто мой обычный приступ мигрени. Сейчас мне уже легче. И довольно об этом: Бернард так за меня волнуется!

Ее слова подтвердились: сквайр поспешил к ним и впился взглядом в лицо жены.

– Дорогая, тебе лучше? Я надеялся, что ты уснешь.

– Так и было, Бернард, я поспала, и это так мне помогло, что я не смогла пропустить прием у Аделаиды. Прошу тебя, дорогой, успокойся, со мной все хорошо!

Он молча покачал головой. Миссис Хасуэлл не слишком благосклонно отнеслась к его тревоге. Розамунда Эйнстейбл, пусть и была моложе его на десяток лет и не имела никаких серьезных недугов, никогда не могла похвастаться крепким здоровьем. Она отличалась хрупким сложением, любое физическое усилие лишало ее сил, а главное, мучили сильные головные боли, заставлявшие многочисленных врачей беспомощно разводить руками. Розамунда уже отчаялась выявить их причину и с усмешкой повторяла, что изрядно потратилась на то, чтобы подняться вверх по Харли-стрит, и теперь осталась без сил и без средств, чтобы спуститься. Она, что называется, жила на нервах, не способных напрягаться. У нее за плечами остались две войны, причем в Первой мировой она тысячу раз стояла на краю могилы, зная, что в любой вручаемой ей телеграмме могло сообщаться о гибели ее мужа в бою, а Вторая мировая война лишила ее единственного сына. Друзья пророчили, что она не оправится от этого удара, но ошиблись: Розамунда посвятила себя поддержке и ублажению сквайра, чья гордость и надежда остались где-то в пустыне Северной Африки. Казалось бы, после смерти наследника они оба должны были отказаться от борьбы за выживание поместья, обедневшего из-за финансовых тягот одной войны и почти обанкротившегося из-за следующей. Однако, как повторял со значением своим знакомым юридический консультант сквайра Тэддиас Драйбек, происхождение давало о себе знать, так что сквайр продолжал планировать и изобретать, будто готовился передать поместье обожаемому сыну, а не племяннику, которого плохо знал и совсем не любил.

Миссис Хасуэлл, усадив подругу в удобное кресло и подав ей чай, который был для страждущей лучшим лекарством, вспомнила о такте и перестала намекать бедной Розамунде, что это не лучший ее день. Впрочем, напоминания были излишни: глаза бедняжки болезненно блестели, худые щеки заливал лихорадочный румянец, искусственную веселость ее фальцета было трудно вынести. Хотелось надеяться, что сквайр всего этого не заметит. О его наблюдательности оставалось лишь гадать: традиция и темперамент требовали от него умения скрывать чувства.

Когда была съедена вся клубника и выпит кофе со льдом, викарий решил проблему, смущавшую миссис Хасуэлл. Он заявил, что горячее желание продолжить героические труды по зову долга влечет его с пасторским визитом к захворавшему прихожанину. Численность теннисистов составила после этого девять душ на два корта, и, как шепотом сказал Кенелму Линдейлу Гэвин Пленмеллер, мисс Уорренби наверняка предпочтет роль наблюдателя. Он не ошибся, но, судя по выражению его лица, не предвидел, что последует сразу за этим актом самоотречения. После преодоления ее вежливого сопротивления миссис Хасуэлл заявила:

– Раз так, вам придется посидеть с Гэвином. Дорогая Розамунда, я отведу вас в дом: здесь жарковато, для вас лучше тень.

– Слышите? – тихо обратился Гэвин к Кенелму. – Настало время быстро шевелить мозгами. Никто из вас, так соболезнующих моему дефекту, не имеет понятия об ужасных мучениях, которым я подвергаюсь. Я не вынесу общества этой скорбной девицы. Как мне поступить?

– Никак! – улыбнулся Кенелм.

– Вы плохо меня знаете.

Как Кенелм ни смеялся, вскоре ему пришлось убедиться, что он недооценил изобретательность Пленмеллера и понятия не имел о безжалостности, какую способен проявить этот человек, замыслив бегство. Выяснилось, что тот, жертва собственной назойливости, теперь вынужден отлучиться за перепиской по вопросам Речного комитета. Стало понятно, почему Гэвин не пользуется популярностью среди соседей.

– Уверена, без этого можно обойтись! – вскричала Мэвис, с упреком глядя на Кенелма.

– Ничего не поделать, надо! Видели бы вы, как недоволен мной сквайр! Он осуждает меня за то, что я забыл вернуть ему эти бумаги, а меня терзает предчувствие, что я и в следующий раз про них забуду.

– Вам не обязательно уходить ради меня, – сердито сказал Кенелм.

– Я делаю это ради самого себя, – возразил Гэвин. – Бездействие обеспечит мне бессонную ночь. Я редко довожу что-либо до конца и все же не страдаю бессонницей, но мисс Уорренби часто говорит мне о действенности данного правила.

– Да, но такой дальний путь – ради каких-то бумажек? Почему не послать за ними кого-нибудь? – изумилась Мэвис. – Я бы сама охотно сходила, только не уверена, что найду их.

Кенелм, догадывавшийся, что насмешливое упоминание Гэвином своей хромоты скрывало его ненависть к этому недостатку, не удивился, когда эта благонамеренная бестактность натолкнулась на заслуженную отповедь.