Дороти Сэйерс - Лорд Питер осматривает тело

Клуб «Эготист» — одно из самых радушных заведений в Лондоне. Именно туда можно пойти, если хочешь поведать странный сон, приснившийся прошлой ночью, или похвалиться восхитительным дантистом, которого вам, наконец, удалось найти. При желании там можно писать письма или следовать темпераменту Джейн Остин, потому что во всем клубе нет комнаты, где царит безмолвие. Было бы нарушением клубных правил притвориться занятым или поглощенным собственными мыслями, когда к вам обращается собрат по клубу. Однако, чего здесь нельзя — так это упоминать о гольфе и рыбной ловле, а если будет вынесено на собрание комитета и предложение досточтимого Фредди Арбетнота (в настоящий момент отношение к нему весьма благоприятное), нельзя будет упоминать также и о телеграфе. Как заметил Лорд Питер Уимзи при недавнем обсуждении этого вопроса в курительной, о таких вещах можно говорить где угодно еще. В прочих отношениях клуб ни в чем не проявляет дискриминации. Сам по себе никто не может быть лицом нежелательным, кроме разве что крепких молчаливых мужчин. Кандидатов, правда, ожидают определенные испытания, о характере которых свидетельствуют факты: некий выдающийся человек науки, став членом клуба, пострадал после того, как закурил крепкую сигару «Трихонополи» в дополнение к портвейну 63 года. Напротив, добрый старый сэр Роджер Бант (овощной миллионер, выигравший 20.000 фунтов стерлингов, предлагаемых «Воскресным Криком», на которые он основал огромный продуктовый бизнес в Мидлэндсе), единогласно был избран после того, как чистосердечно объявил, что пиво и трубка — это все, что ему по-настоящему дорого. Опять же, как заметил лорд Питер, «доля грубости никого не покоробит, но бесцеремонности следует положить предел».

В тот конкретный вечер поэт-кубист Мастермэн привел с собой гостя — человека по имени Варден. Варден начал свой путь в качестве профессионального атлета, однако сердечная недостаточность вынудила его прервать блистательную карьеру и обратить свое фотогеничное лицо и поразительно красивое тело на службу киноэкрану. Он прибыл в Лондон из Лос-Анджелеса, чтобы организовать рекламу своему превосходному новому фильму «Марафон», и оказался весьма приятным, неиспорченным человеком — к великому облегчению членов клуба; гости Мастермэна тяготели к тому, чтобы оказаться Бог знает кем.

В тот вечер помимо Вардена в коричневой комнате было только восемь человек. Комната эта, с панелями, затененными лампами и тяжелыми занавесями, была, вероятно, самой уютной и приятной из всех малых курительных; клуб располагал примерно полудюжиной. Разговор начался вполне обычно: Армстронг поведал маленький курьезный эпизод, который наблюдал в тот день на Темпл-Стейшн, а Бэйз подхватил, заметив, что это еще ничего в сравнении с действительно престранным происшествием, случившимся с ним лично во время густого тумана на Юстон-Роуд.

Мастермэн добавил, что уединенные лондонские площади полны сюжетов, годных для писателя, и привел в пример собственную встречу с плачущей женщиной у мертвой мартышки; и тут Джадсон принял эстафету, рассказав, как поздней ночью в безлюдном пригороде он набрел на тело женщины, распростертое на тротуаре с ножом в боку; рядом неподвижно застыл полицейский. Рассказчик осведомился, не сможет ли быть чем-нибудь полезен, но полисмен сказал только: «На вашем месте я не стал бы ввязываться, сэр; она заслужила то, что ей причиталось». Джадсон добавил, что никак не может выкинуть этот случай из головы; и тогда Петтифер вспомнил о необычайном случае в своей медицинской практике, когда совершенно незнакомый человек привел его в дом на Блумсбери, где от отравления стрихнином страдала женщина. Человек этот помогал ему самым бескорыстным образом всю ночь, а когда пациентка оказалась уже вне опасности, вышел из дома и не вернулся; самое странное в этом было то, что когда он, Петтифер, расспросил женщину, та в неописуемом удивлении ответила, что прежде никогда не знала этого мужчину и принимала его за ассистента Петтифера.

— Кстати, — вступил Варден, — нечто еще более странное случилось со мной однажды в Нью-Йорке — я так впоследствии и не выяснил, был то сумасшедший или меня разыграли, или же я и в самом деле едва-едва избежал серьезнейшей опасности.

Это звучало обнадеживающе, и гостя попросили продолжить рассказ.

— Ну что ж, началось это весьма давно, — начал актер, — лет семь, наверное, — как раз перед тем, как Америка вступила в войну. Мне было тогда двадцать пять, и я уже больше двух лет снимался в фильмах. В то время в Нью-Йорке проживал человек по имени Эрик П. Лодер, уже достаточно известный скульптор, который мог бы стать к тому же хорошим, не имей он в избытке денег, не шедших ему на пользу, — так я это себе представляю по суждениям людей, посвятивших себя этой профессии. Он часто выставлялся и провел множество персональных выставок, на которых перебывало немало снобов; кажется, он много работал в бронзе. Да вы, Мастермэн, должно быть, знали его?

— Я никогда не видел его произведений, — отвечал тот, — но помню фотографии в «Искусстве Будущего». Хитро, но как-то перезрело. Это он занимается всяким там хризелефантином? По-видимому, просто демонстрировал, что способен заплатить за дорогой материал.

— Да, это на него похоже.

— Ну, конечно, — и он сделал эту шикарную и безобразную реалистическую группу, которую назвал «Люцина», да еще имел наглость отлить в чистом золоте, поставив у себя в прихожей.

— А-а, эта работа! Да — просто чудовищно, подумалось мне, и к тому же я не находил в замысле ничего художественного.

Наверное, это и называют реализм. Мне нравится, когда картина или статуя приятна для глаза, иначе зачем она нужна? И все же в Лодере было что-то весьма привлекательное.

— Как вы с ним познакомились?

— Ах, да. Ну, он видел меня в этой киношке, «Аполлон приезжает в Нью-Йорк» — может, помните? Там я впервые снялся в главной роли. О статуе, которая оживает, — один из древних богов, знаете ли, когда он попадает в современный город. Продюсером был добрый старый Рубенсон. Вот уж был человек, способный сделать вещь с полным артистизмом! Все было исполнено вкуса, хотя в первой части нельзя было ничего носить на себе из одежды, кроме нашейного платка — как на классической статуе, помните?

— Аполлона Бельведерского?

— Естественно. Ну, Лодер написал мне, что я его интересую как скульптора, из-за своего сложения и так далее, и не мог бы я приехать к нему в Нью-Йорк, когда смогу? Так я узнал о Лодере и решил: это может стать неплохой рекламой. Когда мой контракт истек и у меня появилось время, я отправился на Восток и позвонил ему. Он был со мной весьма мил и предложил погостить у него несколько недель, пока я осмотрюсь.