Фредерик Браун - Самое обыкновенное убийство

С одной стороны звучала карусельная музыка, с другой вещал громкоговоритель платформы с уродами, с третьей бухал барабан негритянского джаза. Все это перекрывал голос, выкрикивающий номера бинго. Попробуй найди дядю в таком бедламе. Я помнил его смутно и знал только, что он работает где-то здесь — папа о нем особо не распространялся. Я подошел к продавцу сахарной ваты, поскольку он не орал и праздно смотрел в пространство. На вопрос, где найти Эмброуза Хантера, он ткнул большим пальцем через плечо.

— Вон он, где мячики. «Сбей бутылку».

Посмотрев туда, я увидел усатого толстячка, показывающего прохожим три бейсбольных мяча — не моего дядю. Может, он работает у дяди. Надо спросить.

Я приблизился и понял, что это и есть дядя Эмброуз. Просто мне, восьмилетнему, он запомнился высоким, как всякий взрослый, а теперь я вымахал выше его. И вес он тоже с тех пор набрал, хотя не сказать, чтобы разжирел. Узнал я его по глазам: они всегда смеялись и смотрели так, будто знают про тебя какой-то секрет.

Теперь он показывал свои мячики мне:

— Три броска за никель, сынок. Собьешь — получишь…

Он-то меня не узнал, конечно. С восьми лет до восемнадцати человек сильно меняется, но меня это все-таки малость разочаровало.

— Дядя Эмброуз, я Эд. Эд Хантер. Приехал из Чикаго, сообщить, что папу ночью убили.

Он заулыбался, а потом изменился в лице. Смешинки в глазах пропали — сейчас бы я нипочем его не узнал.

— Как убили?

— Да так. Нашли в переулке мертвым. Вчера была получка, отец пошел выпить, и вот…

Дядя кивнул и уложил мячи в рамочку на прилавке.

— Заходи-ка, я закрою киоск. Я тут же и квартирую. — Он прошел мимо ящиков с бутафорскими молочными бутылками, которые предлагалось сбивать, и поднял заднюю ставню. В дюжине ярдов за киоском стояла палатка площадью примерно шестьдесят футов. Ее стенки достигали до трехфутовой высоты и только потом сужались — в середине можно было встать во весь рост. Внутри помещались койка, сундук и пара походных стульев.

Я заметил, что на койке спит девушка — миниатюрная, тоненькая блондинка. Лет двадцати пяти, и даже во сне красивая. Туфли скинуты, и под ситцевым платьицем, похоже, тоже не больно много надето. Дядя потряс ее за плечо и сказал:

— Придется тебе выметаться, Тутс. Это Эд, мой племянник. Мне надо поговорить с ним и вещи собрать. Найди Мордатого и скажи, что он срочно мне нужен.

Она сразу проснулась, сунула ноги в туфли и одернула платье.

— Привет, Эд. Тоже Хантер, значит?

Я кивнул.

— Давай, дуй за Мордатым! — велел дядя. Девушка скорчила ему рожу и вышла. — Варьете только вечером открывается, ну она и прилегла у меня. Это еще что, на прошлой неделе я тут кенгуру обнаружил. Без шуток. Джон Л., кенгуру-боксер. На карнавале у себя в койке можно найти что угодно.

Я сел на стул, а дядя достал из-под раскладушки потертый чемодан и стал складывать в него вещи из сундука.

— Ты тут, Эм? — раздался чей-то бас снаружи.

— Да, заходи.

Человек практически уперся головой в высокую крышу. Лицо у него было плоское, лишенное всякого выражения.

— Что? — спросил он.

— Слушай, Мордатый, мне надо в Чикаго. — Дядя сел рядом с чемоданом. — Когда вернусь, не знаю. Поиграешь в мячики, пока меня нет?

— А то. Тут меня прикрыли, в Спрингфилде, десять к одному, тоже прихлопнут. Если Джейк сможет запустить шарманку по новой, пусть сам и пользуется. Сколько мне выделишь?

— Платишь Мори столько же, сколько я, остальное твое. Главное, за имуществом моим присмотри. Если не вернусь до конца сезона, сдай сундук на хранение.

— Сделаем. Как с тобой связаться, если что?

— Чикагский главпочтамт, до востребования, но лучше не надо. Куда вы двинетесь после Спрингфилда, пока неизвестно, но я буду следить за вами по «Доске объявлений» и когда-нибудь догоню.

— Ясненько. Выпей на дорожку. — Здоровяк достал из кармана штанов плоскую пинтовую бутылку и дал дяде. — А это, значит, Эд, твой племянник? Тутс огорчится — она надеялась, он с нами останется. Упускает парень свой шанс, а?

— Как знать.

Здоровяк засмеялся.

— Ну все, Мордатый, иди уже. Мне нужно поговорить с Эдом. Ночью умер мой брат Уолли, его отец.

— Ух ты! Соболезную, Эм.

— Спасибо. Оставь мне эту бутылочку, ладно? Можешь открыться прямо сейчас, если хочешь — охотников сыграть будет много.

— Так и сделаю, Эм. Чертовски жаль… ну, ты знаешь.

Мордатый ушел. Дядя молча смотрел на меня, я тоже молчал. Минуты через две он спросил:

— Тебя грызет что-то, парень?

— Не знаю.

— Брось, я не такой тупой, как могу показаться, и вижу, что ты с утра ни слезинки не проронил. Ходишь как деревянный, а это вредно.

— Это скоро пройдет.

— Нет, не пройдет. Говори, что с тобой.

— Дай глотнуть, дядя Эмброуз, — попросил я. Он так и держал в руке бутылку, которую оставил Мордатый.

— Это не выход. Пить надо, когда хочется, а не когда пытаешься от чего-то уйти. Ты убегаешь с тех пор, как узнал, ведь так? Уолли вот тоже…

— Слушай, я же не собираюсь напиваться. Один глоток.

— Зачем тебе?

— Утром я понял, что совсем не знал папу. Думал, что он пьянь никудышная, а я лучше. Он должен был это чувствовать. Мы так и не узнали друг друга. — Дядя кивнул, и я продолжил: — Я бухло это вообще не переношу. Пиво еще туда-сюда, а виски совсем нет. Я хочу выпить за него, чтобы как-то сгладить свое к нему отношение. Он, конечно, не узнает про это, и все-таки… черт, не могу объяснить.

— Ох, провалиться бы мне! — Дядя положил бутылку на койку. — У меня тут где-то стакашки были. Балаганщику положено пить из горла, но мы с тобой этот закон нарушим. В память Уолли.

Он нашел в сундуке три алюминиевых стаканчика и налил — в два много, а в третий чуть-чуть.

— За Уолли!

— За папу! — Мне обожгло глотку, но я не поперхнулся и проглотил.

— Пойду скажу нашему главному, Мори, что я уезжаю.

Сидя с кошмарным вкусом чистого виски во рту и думая, что больше никогда не увижу папу, я вдруг разревелся. Не из-за виски — от одной рюмки не может так развезти, — просто внутри вдруг разжалось что-то. Дядя, видимо, знал, что так произойдет, потому и оставил меня одного. Понимал, что в моем возрасте не хочется плакать при ком-то.

Вскоре слезы вылились, и виски все же подействовал: меня замутило.

Дядя вернулся и заметил, что глаза у меня красные.

— Теперь тебе полегчает, Эд, — произнес он. — Это давно назревало. Был натянут, как струна, теперь стал на человека похож.

— Вряд ли, — вздохнул я. — Кажется, меня сейчас вырвет. Где у вас тут сортир?

— На противоположной стороне поля, но туда и зайти-то противно. Блюй прямо здесь, ну, или выйди.

Я вышел за палатку, и меня вывернуло.

— С одной порции даже непривычные не блюют, — заметил дядя. — Ты сегодня что-нибудь ел?