Йорг Маурер - Убийственная лыжня

«Уважаемый господин комиссар Еннервайн!

Мне двадцать семь, мне сорок три, мне скоро шестьдесят…»

— Куница, — сказала Мария.

— Послушайте, — обратился Еннервайн к хранителю воздушных высот. — Можете ли вы попридержать при себе детали этого покушения некоторое время?

— Конечно. На горноспасателей вы можете положиться. Чего мы только не храним в тайне! По сравнению с баварской горноспасательной службой любая могила как блог в Твиттере.

— Ну, тогда ладно, — сказал Еннервайн. — Вы обо мне еще услышите.

Внутри в большем помещении любители исторических турпоходов как раз были заняты тем, чтобы снова одеться и приготовиться к отлету. Одна часть из них собиралась полететь на вертолете, другая, в их числе цитрист Беппи, предпочитала пойти в долину пешком. Еннервайн наблюдал за ними и прислушивался к их разговорам. Он успокоился. Никто из них не был похож на Куницу. Но герцог Кларенс тоже не выглядел как Джек-потрошитель.

— Все в полном составе? — спросил горноспасатель помощника организаторов похода, когда они выходили, но это было скорее утверждение, чем вопрос. — В полном составе?

— Да, в полном составе.

— А где, например, новенькая? — спросила фрау Брекль из телефонной станции.

— Да, где моя храбрая всадница? — спросил Пьер Брис, у которого настроение улучшилось, потому что он смог раздать несколько автографов.

Они искали в том месте, на котором сказочный король потерял охотницу на серн. Рыли и копали и нашли, наконец, глубоко в снегу пару филигранных ботинок на шнурках, какие, вероятно, когда-то носила Маркиза Помпадур. Может быть, и Лола Ментес или Камилла Паркер. От их хозяйки не было и следа.

— А где, собственно, карета? — воскликнул один из агентства «Impossible».

Да, куда девалась карета? Некоторые горноспасатели побежали к тому месту, где она стояла последний раз. Свежие следы вели вниз.

Член совета общины Харригль был ужасно зол. Ему пришлось идти пешком к кондитерской «Крусти», потому что у него уже в третий раз украли велосипед.

— Мы расшибаемся в лепешку для граждан, — сказал член совета общины Тони Харригль в кондитерской «Крусти» и откусил от булочки «Барак Обама» (багет из темной муки, посыпанный белым маком, если кто-то не верит, то может сам съездить туда). — Мы предлагаем гражданам все возможное, а что делает полиция, которая живет за счет наших налогов?

Все за столом согласно кивнули. Полиция никогда ничего не предпринимала. Стекольщик Пребстль, который всегда приходил сюда с супругой, кивнул, небольшой коллектив сотрудников аптекарского магазина напротив, который подслащал послеобеденный перерыв яблочными пирожками, кивнул, отдыхающий, которого никто не знал по имени, но который уже пятнадцать лет проводил свой отпуск на этом курорте, тоже кивнул, и Харригль кивнул особенно усиленно.

— Знаю я этих чиновников, — сказал он. — Знаю их всех — Остлера, Холльайзена, Еннервайна, и этот Еннервайн особенно ленивый пес, если можно так сказать. Я не хочу снова начинать историю с новогодними прыжками, но он ведь затягивает расследование этого дела! И это при том, что я сообщал ему информацию, и не раз. Даже задействовал мои связи с Министерством внутренних дел. Даже раскрыл «горячий» след, который ведет от нашего трамплина для прыжков прямо в Москву. И вы думаете, он пошел по этому следу?

— Нет, ничего, они продолжают дальше свои бюрократические действия, а потом удивляются, когда преступники их постоянно на шаг опережают, — вставил слесарь Большой.

— Что действительно произошло с датчанином, все еще никто не знает, — добавила одна из аптекарш. — Ничего не обнаружилось в ходе следствия, это ведь позор для нашего курорта.

— А теперь представьте себе, — сказал Харригль, — как это будет на Олимпийских играх. Мы их вовсе не получим, если так пойдет дальше. И даже самый последний заметит, что новый трамплин для прыжков на лыжах только выброшенные на ветер деньги! Если бы тогда серьезно подошли к моему предложению…

Вошел Вилли Ангерер. Он слишком поздно увидел, что Тони Харригль, его личный враг, тоже был там и произносил что-то вроде речи — и сейчас он не собирался повернуть обратно.

— Что тут у вас? — спросил Ангерер и как обычно поставил свое охотничье ружье в угол. Он заказал кофе и совершенно простую булочку (он подчеркнул это).

— У нас нет таких, — сказала женщина за прилавком.

— Вы единственная булочная, где булочки нужно приносить с собой, — сказал Ангерер и наконец взял булочку «Уши Глас» (посыпанную сахарным песком) и булочку «40-я годовщина высадки на Луне» (с маленькими кратерами на поверхности).

Вилли Ангерер подошел к высокому столу и принялся молча есть. Дверь распахнулась, впустив немного весеннего воздуха, и вместе с ним запыхавшегося Манфреда Пенка, сельского психолога, как его называли, укротителя упрямых спорщиков, своего рода стекольщика, восстанавливающего деловые отношения.

— Там наверху у Шахена, — с трудом выдохнул он, — там наверху у Шахена…

Пенк не смог договорить, ему нужно было перевести дыхание. Он был интеллигентом, образованным, как говорят здесь, и спортивных достижений от него не ожидали. Может быть, он пробежал двадцать шагов и уже едва переводил дух. И тем не менее. В таком естественном кругу в Баварии обязательно должен был присутствовать человек с высшим образованием, уже первый Виттельбахский правитель Отто I держал при дворе астрологов и писарей.

— Там наверху у Шахена, — сказал Пенк еще раз, тяжело дыша, и сел, глотая комок в горле, — сошла лавина. Много людей засыпало. Мне только что рассказал один горноспасатель.

— Местные? — спросил Ангерер.

— Нет, это люди от этого ненормального агентства организации праздников, «Impossible», или как там его. Больше я ничего не знаю.

— Да. Что-то должно было случиться, — сказали Тони Харригль и Вилли Ангерер почти одновременно.

Ильзе Шмитц неслась навстречу пропасти. Ей нужно было спрыгнуть. Поле было скользким, кое-где торчали пни. Еще тридцать метров. Надо было расстаться с этой проклятой повозкой! Еще двадцать метров. Она крепко обхватила ружье и прыгнула. Когда падала на землю, она опиралась на ствол винтовки и смогла таким образом немного смягчить падение. Она проскользила в опасной близости от торчащих пней, ей как-то удалось упереться стволом в мокрую траву, и, наконец, она остановилась и смогла посмотреть на жуткий спектакль из партера. Рогатые сани неслись к краю горного пастбища и полетели, неуправляемые, без Ильзе, вниз в долину. Сама она замерла всего в нескольких метрах от пропасти и теперь сидела, опираясь на ружье и дрожала всем телом. Она считала двадцать один, двадцать два, потом услышала внизу отвратительный грохот. Дерево по металлу, металл по стеклу. Осколки разлетались, один обитый бархатом подлокотник, взлетев высоко в воздух, снова упал вниз, но все равно она была спасена. Она была жива. Ильзе Шмитц расслабилась, хотя старая солдатская мудрость — не расслабляйся слишком рано. Она все еще держала в руке ружье, свою опору, свой тормоз. Она держала его крепко, судорожно, и когда повернулась в сторону, задела спусковой крючок серебряного ружья. Грохот был ужасный, сильной отдачей ее бросило на землю. И она даже не сразу поняла, что произошло. Она прострелила себе ногу.