Артур Конан Дойль - Жилица под вуалью

Тесную, душную, плохо проветриваемую, как и следовало ожидать, комнату, раз в ней жила затворница. После того как она держала зверей в клетках, эта женщина, будто по карающему велению судьбы, сама стала зверем в клетке. Она сидела в колченогом кресле в самом затененном углу комнатушки. Долгие годы бездеятельности огрубили линии ее фигуры, когда-то, видимо, безупречно прекрасной и все еще притягательно пленительной. Лицо ее закрывала густая черная вуаль, однако обрезанная на уровне верхней губы, так что взгляду открывались безупречно очерченный рот и изящно округленный подбородок. Я легко мог поверить, что она действительно была поразительно красивой женщиной. Голос ее тоже был мелодичным и ласкающим слух.

– Моя фамилия не неизвестна вам, мистер Холмс, – сказала она. – Я так и полагала, что она приведет вас сюда.

– Совершенно верно, сударыня, хотя я не понимаю, как вы могли узнать, что ваше дело меня интересует.

– Я узнала об этом, когда поправилась и меня допрашивал мистер Эдмонс, детектив полиции графства. Боюсь, я лгала ему. Пожалуй, было бы разумнее сказать ему правду.

– Да, обычно говорить правду много разумнее. Но почему вы ему лгали?

– Потому что от этого зависела судьба еще одного человека. Я знала, что он полное ничтожество, и все-таки не хотела иметь его гибель на своей совести. Мы ведь были так близки… так близки!

– Но теперь эта помеха устранена?

– Да, сэр. Тот, о ком я говорю, умер.

– Так почему бы вам теперь не сообщить полиции все, что вам известно?

– Потому что есть кто-то еще, чьей судьбы это коснется. И этот кто-то – я сама. Я не вынесу скандала и гласности, которые будут сопровождать полицейское расследование. Мне осталось жить недолго, но умереть я хочу спокойно. И тем не менее я желала найти кого-то, на чье суждение я могу положиться, и рассказать мою страшную историю, чтобы, когда меня не станет, все могло бы проясниться.

– Вы мне льстите, сударыня. Однако я человек долга и не обещаю вам, что, выслушав вас, не сочту себя обязанным сообщить об этом деле в полицию.

– Не думаю, мистер Холмс. Слишком хорошо я знаю ваш характер и ваши методы, так как несколько лет слежу за вашей карьерой. Чтение – единственное удовольствие, оставленное мне судьбой, и я мало что упускаю из творящегося в мире. Однако в любом случае я готова рискнуть, как бы вы ни сочли нужным поступить, узнав правду о моей трагедии. Рассказ о ней облегчит мне душу.

– Мой друг и я будем рады его выслушать.

Она встала и вынула из ящика фотографию мужчины. Явно профессионального акробата. Мужчина великолепного телосложения, снявшийся, скрестив могучие руки на лепной груди, с улыбкой, проглядывающей из-под густых усов, – самодовольной улыбкой красавца, избалованного победами.

– Это Леонардо, – сказала она.

– Леонардо? Атлет, который давал показания?

– Он самый. А это… это мой муж.

Жуткое лицо – свинья в человеческом облике, а точнее, дикий кабан, так как звериность его была пугающей. Легко можно было вообразить, как этот отвратительный рот чавкает и исходит пеной от ярости, и словно увидеть, как эти крохотные злобные глазки щурятся на мир с неутолимым бешенством. Негодяй, тиран, животное – вот что говорило это лицо с толстыми обвислыми щеками и тройным подбородком.

– Эти две фотографии помогут вам понять произошедшее. Я была неимущей цирковой девочкой, росшей на опилках и прыгавшей сквозь обруч, когда мне еще и десяти не исполнилось. Когда я пришла в возраст, этот человек меня полюбил, если подобную похоть можно назвать любовью, и в злополучный час я стала его женой. С этого дня я жила в аду, а он был дьяволом, терзавшим меня. В труппе все знали о его со мной обращении. Он изменял мне с другими, связывал меня и бил хлыстом, если я жаловалась… Все меня жалели, все его не терпели, но что они могли сделать? Они же все до единого боялись его. Ведь он был страшен всегда и способен убить, когда напивался. Вновь и вновь его привлекали к суду за побои и жестокое обращение с животными. Но денег у него было много, и штрафы его не образумливали. Все лучшие члены труппы ушли от нас, и представления становились хуже и хуже. Они держались только на Леонардо и мне, с клоуном, карликом Джимми Григгсом, в придачу. Бедняга, шутить ему было нелегко, но он делал что мог.

А Леонардо все больше и больше входил в мою жизнь. Вы видите, как он выглядел. Теперь я знаю, какой убогий дух скрывало это великолепное тело, но в сравнении с моим мужем он казался архангелом Гавриилом. Он жалел меня и помогал мне, пока наше сближение не переросло в любовь, глубочайшую страстную любовь, о какой я мечтала, но какой не надеялась испытать. Мой муж подозревал, но, думаю, он был трусом, а не просто тираном, и Леонардо был единственным, кто внушал ему страх. Злость он срывал на свой лад, избивая меня даже сильнее, чем прежде. Однажды ночью Леонардо прибежал к дверям нашего фургона, услышав мои крики. В эту ночь мы оказались в одном шаге от трагедии, и вскоре мой любовник и я поняли, что избежать ее невозможно. Мой муж не заслуживал того, чтобы жить. Мы придумали, как он умрет.

Леонардо был умен, находчив и хитер. Спланировал все он. Говорю я это не для того, чтобы переложить вину на него. Я была готова пройти с ним каждый шаг этого пути. Но моего ума не хватило бы, чтобы измыслить подобное. Мы изготовили дубину – Леонардо изготовил, – и к свинцовому концу он припаял пять длинных стальных гвоздей остриями наружу, точно по форме львиной лапы. Дубина, чтобы нанести смертельный удар моему мужу и создать впечатление, будто нанес его лев, которого мы выпустим из клетки.

Ночь была непроглядно темной, когда мой муж и я пошли, как было у нас в обычае, накормить льва. Мы несли сырое мясо в цинковом ведерке. Леонардо ждал за углом большого фургона, мимо которого мы должны были пройти по дороге к клетке. Он замешкался, и мы уже прошли мимо него, прежде чем он успел нанести удар. Но он последовал за нами на цыпочках, и я услышала треск, когда дубина размозжила череп моего мужа. При этом звуке мое сердце подпрыгнуло от радости. Я бросилась вперед и отодвинула засов дверцы большой львиной клетки.

И тут произошло ужасное. Возможно, вы слышали, как быстро эти хищники чуют запах человеческой крови и в какое неистовство он их приводит. Непонятный инстинкт подсказал зверю, что сражен человек. Едва я приоткрыла дверцу, как во мгновение ока он выпрыгнул наружу и набросился на меня. Леонардо мог бы меня спасти. Если бы он подбежал и ударил льва дубиной, он укротил бы его. Но он струсил. Я услышала, как он закричал от ужаса, увидела, как он повернулся и кинулся наутек. В тот же миг клыки льва сомкнулись на моем лице. Его смрадное жаркое дыхание сразу одурманило меня, и я почти не ощущала боли. Ладонями я попыталась оттолкнуть от себя огромные, словно дымящиеся, окровавленные челюсти и закричала, призывая на помощь. Я сознавала, что в лагере поднялась суматоха, а затем смутно помню группу подбегающих мужчин. Леонардо, Григгс и другие извлекли меня из-под львиных лап. Это было моим последним воспоминанием, мистер Холмс, на протяжении долгих томительных месяцев. Когда я очнулась и увидела себя в зеркале, я прокляла этого льва – ах, как я его проклинала! – не за то, что он уничтожил мою красоту, но за то, что он не оборвал мою жизнь. У меня было лишь одно желание, мистер Холмс, и достаточно денег, чтобы его исполнить. Так укрыть мое бедное лицо, чтобы никто не мог его увидеть, и жить там, где никто из тех, кого я знала, не мог бы меня отыскать. Сделать я могла только это, и сделала. Бедная раненая зверюшка, которая уползла в свою норку умереть, – таков конец Юджинии Рондер.