Филлис Джеймс - Пристрастие к смерти

Даррен отошел от него и присел на корточки у воды. Встав у него за спиной, Суэйн увидел мертвую крысу, застрявшую в сломанной ветке: тощее тельце, вытянувшееся под покрытой рябью поверхностью воды, острая морда похожа на нос лодки. Он присел рядом с Дарреном, оба молча смотрели на крысу. Мертвая крыса, подумал Суэйн, забавно похожа на человека: остекленевшие глаза, маленькие лапки, воздетые вверх, словно в последней мольбе.

– О, ты везунчик – «счастливая крыса», – сказал он и сам понял бессмысленность этой обыденной присказки. Эта крыса – больше не крыса, она не может быть ни счастливой, ни несчастной. Ее просто нет. И никакое высказывание на ее счет не имеет смысла.

Он наблюдал, как мальчик, потянув за конец ветки, начал водить крысой под водой туда-сюда. Потом подтянул ее вверх. Над крысиной головой образовались маленькие водоворотики, а над поверхностью вонючей жижи появился блестящий горб.

– Не делай этого, Даррен, – резко сказал Суэйн.

Мальчик отпустил ветку, крыса шлепнулась обратно в воду и медленно поплыла, уносимая течением.

Они пошли дальше. Вдруг сердце у Суэйна екнуло: Даррен метнулся в сторону и с пронзительным криком бросился в горловину тоннеля. На один пугающий миг Суэйну показалось, что жертва разгадала его намерения и улизнула. Он бросился следом в полутьму и снова вздохнул с облегчением. Даррен, вопя и улюлюкая, то бегал, водя рукой по стене тоннеля, то подпрыгивал, вытягивая руки вверх, тщетно пытаясь достать до потолка. От облегчения Суэйн чуть было не запрыгал вместе с ним.

Лучшего места, разумеется, было не найти. Потребуется всего минута, быть может, даже несколько секунд. Действовать надо быстро и наверняка. Ничто нельзя оставлять на волю случая. Нужно не просто столкнуть его, но наклониться и подержать его голову под водой. Мальчишка, наверное, будет сопротивляться, но все кончится быстро. Слишком уж он хилый, чтобы долго бороться. Суэйн снял пиджак и набросил его на плечи, не продевая руки в рукава, – зачем портить дорогую вещь? Край дорожки был в этом месте не земляной, а бетонный. Если нужно, он сможет опуститься на колени, не испачкав брюк в грязи.

– Даррен, – тихо позвал он.

Продолжая прыгать и вопить, мальчик не услышал его. Суэйн набрал побольше воздуха, чтобы крикнуть громче, но в этот миг маленькая фигурка сникла, сложилась пополам, упала, как листок с дерева, и затихла. Первой мыслью Суэйна было, что Даррен дурачится, но, подойдя ближе, он увидел, что мальчик потерял сознание. Он лежал, скрючившись, у самого края воды так, что его тонкая рука, сжатая в кулачок, почти касалась ее. Он был так неподвижен, что его можно было принять за мертвого, но Суэйн знал, что может отличить мертвого от живого. Присев, он пристально вгляделся в застывшее лицо. Мальчишечий влажный рот был приоткрыт, и Суэйн уловил едва заметное дыхание. В тусклом свете веснушки отчетливо проявились на побелевшей коже, как брызги золотой краски, на щеках торчало несколько разрозненных волосков. Что-то с ним не так, подумал Суэйн. Он болен. Мальчишки не падают в обморок безо всякой причины. И тут на него накатило чувство жалости, смешанной с гневом. Бедный маленький ублюдок. Его притащили в суд по делам несовершеннолетних, установили за ним надзор, а сами не могут даже толком присмотреть за ним. И того не заметили, что он болен. Подонки, мать их. Будь прокляты они все скопом.

Однако теперь, когда сделать то, что он задумал, было проще простого – стоило лишь чуть подтолкнуть тело, – почему– то это оказалось вдруг трудно. Он просунул мыс туфли под мальчика и осторожно приподнял его. Тело казалось почти невесомым. Даррен не шелохнулся. Одно движение, подумал Суэйн, один маленький толчок… Если бы он верил в Бога, он бы сказал: «Тебе не следовало так уж все облегчать. Ничто не должно быть легким». В тоннеле стояла мертвая тишина. Он слышал, как влага, конденсируясь, капает с потолка, как тихо плещет о край бетонной плиты вода в канале, слышал тикание своих электронных часов, громкое, как у часового механизма бомбы. В ноздри ударил острый кислый запах воды. Два светлых полумесяца, обозначавших вход и выход из тоннеля, показались вдруг далекими-далекими. Он представил себе, как они сужаются, превращаясь в узкие серпы, и исчезают совсем, оставляя его и едва дышащего мальчика замурованными в черном промозглом небытии.

И тогда он подумал: «Так ли уж необходимо это делать? Бероун заслужил свою смерть, а этот – нет. И он ничего не расскажет. Полиция в любом случае утратила к нему всякий интерес. А когда я заберу пуговицу, будет уже все равно, даже если он что-то и разболтает. Его слово против моего. Без пуговицы что они смогут доказать?» Он скинул пиджак с плеч и, ощутив просунутой в рукав рукой прохладу шелковой подкладки, понял, что это окончательное решение. Мальчику будет позволено жить. На миг его посетило новое ощущение власти, которое показалось еще более сладким и пьянящим, нежели то, какое он испытал, глядя на мертвое тело Бероуна. Значит, вот оно каково – сознавать себя Богом. Он властен забирать жизнь и даровать ее. И на сей раз решил быть милосердным. Он жаловал мальчику величайший дар, какой был в его власти, а мальчик даже не будет знать, что это он подарил ему жизнь. Но он все расскажет Барби. Когда-нибудь, когда это уже не будет опасно, он расскажет ей о том, как взял жизнь и как милостиво даровал ее. Он оттащил мальчика подальше от воды и услышал, как тот застонал. Дрогнули ресницы. Словно боясь встретиться с ним взглядом, Суэйн вскочил на ноги и почти побежал к выходу из тоннеля, отчаянно стараясь достичь светлого полумесяца раньше, чем тьма сомкнется над ним навечно.

Дверь им открыла Сара Бероун. Не говоря ни слова, она повела их через вестибюль в библиотеку-столовую. Леди Урсула сидела за обеденным столом, на котором тремя аккуратными стопками были сложены письма и документы. Листы почтовой бумаги были окаймлены черной рамкой – видимо, она пошарила в дальних ящиках, чтобы найти траурную бумагу, которая считалась модной в ее юности. Когда Дэлглиш вошел, она подняла голову, кивнула ему и тут же с помощью серебряного ножа для разрезания бумаги вскрыла очередной конверт – он услышал тихий хруст. Сара Бероун прошла к окну и, ссутулившись, стала смотреть на площадь. За промытыми дождем оконными стеклами виднелись обвисшие от влаги кроны платанов; мертвые листья, истрепанные ветром, висели среди других, еще зеленых, как коричневые пыльные тряпки. Было очень тихо. Даже гул машин с соседней улицы доносился приглушенно, как волны выдохшегося прибоя, набегающие на берег где-то в отдалении. Но в самой комнате тяжесть дня еще висела в воздухе, и рассеянная головная боль в лобовой пазухе, мучившая Дэлглиша с утра, моментально усилилась и острой колющей иглой сосредоточилась где-то в глубине за правым надбровьем.