Майкл Иннес - Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)

При чем здесь Тимми Элиот, никто сразу не понял, что только усилило общий интерес. «Этот человек, – снова подумал об Уинтере Эплби, – пользуется риторическими приемами застольной беседы гораздо лучше, чем ножом и вилкой».

– Вполне вероятно, что Тимми обладает литературным складом ума. Когда узнаешь его получше, замечаешь, что он умеет наблюдать за собой и за другими людьми как бы со стороны, независимо и беспристрастно, а ведь этот навык – один из основных для создателя художественной литературы. Он часто проявляет изобретательность и фантазию – еще одно необходимое свойство творческой личности. В былые времена он мог бы стать одним из многочисленных наглецов, мнящих себя драматургами, а быть может, из него вышел бы и подлинный поэт, пусть не из первого ряда стихотворцев. Однако вы совершенно правы. Университетская атмосфера навевает ему пресыщенность литературой, и потому он ищет для себя иной род деятельности. Он и пальцем не пошевелит, чтобы ваши печатные станки не заржавели. Сейчас Тимми подумывает о карьере в Министерстве иностранных дел или о чем-то подобном. Вполне вероятно, совсем скоро ему эта работа наскучит, но на сегодняшний день таковы его планы. И это вовсе не значит, что Тимми – сноб. Просто такова ныне общая тенденция. – Уинтер бросил взгляд на Эплби, потом на странное чучело, подвешенное к потолку, прежде чем взяться за свою тарелку. – Миссис Моул, могу я загадать вам загадку? Закройте глаза и скажите, сколько лап у паука.

– Тридцать семь, – дал за нее странный ответ мистер Уэдж и с наслаждением приложился к бокалу.

Вероятно, из-за особого пристрастия, питаемого Джеральдом Уинтером к спарже, которую только что подали, разговор на их стороне стола временно прервался. И Эплби переключился на происходившее в другом его конце.

– Пятнадцать процентов от пяти тысяч, – быстро говорила сидевшая там толстая женщина. – Двадцать процентов от десяти тысяч и двадцать пять от всего, что больше этого. Понимаешь?

Соседствующий с ней мужчина выглядел болезненно худым и грустным.

– Да, – ответил он. – Понимаю. – Но таким тоном, словно понимал сказанное с превеликим трудом.

– Предположим теперь, что книга X разошлась за шесть месяцев тиражом в десять тысяч и один экземпляр. Тогда за Y уже будет причитаться двадцать процентов, а если ее продадут тиражом в пятнадцать тысяч и один экземпляр за полгода, то с Z вы уже начнете с двадцати пяти процентов. И так далее. Понятно?

– Нет, – печально, но твердо ответил тощий мужчина. – Ничего не понятно.

– Но это же так просто! Только для начала вам надо написать эти три книги: X, Y и Z. Здесь-то что непонятного?

– Вот это мне ясно. – Аскет на глазах повеселел. – Написать три книги…

Их голоса утонули во внезапном гомоне разговоров, возникших повсеместно.

– Боюсь, – извиняющимся тоном сказала миссис Моул, – что проблеме авторских гонораров они уделяют… То есть все мы уделяем слишком много внимания. Вам так не показалось? Но в какой-то степени это неизбежно. Не далее как позавчера я читала книгу, в которой утверждалось, что сам Шекспир проявлял к подобным проблемам немалый интерес. Как выясняется, он стал вполне обеспеченным человеком не столько благодаря своей литературной плодовитости, сколько доле, которую получал в качестве совладельца театров, и прочим побочным доходам. – Миссис Моул вдруг осеклась и нахмурилась. – «Столько благодаря…». Это правильная грамматическая конструкция?

«Вот теперь мы отошли от важной темы дальше некуда», – подумал Эплби и решил проявить некоторую настойчивость.

– А теперь я попрошу вас, – твердо обратился он к миссис Моул, – рассказать мне о каждом из этих весьма интересных людей. Например, кто тот мужчина, который, кажется, с трудом понимает объяснения своей солидного сложения соседки?

– Это Гилберт Оверолл.

– Не думаю, что слышал о нем прежде.

– Как и я, – вставил Уинтер, решительно покачав головой. – Хотя такое имя трудно забыть [80].

– Вы попали в самую больную точку, – сказала миссис Моул, чья речь делалась все более отрывистой под воздействием выпитого вина. – Читатели просто не верят, что есть автор с такой фамилией. И, кажется, он сам начинает ее недолюбливать.

Уинтер понимающе кивнул.

– Участь всех писателей: начинают ненавидеть себя в случае неудачи, а успех делает их своенравными и капризными. Этот Оверолл выглядит таким угрюмым, потому что публика не признает его?

– Да. Он и действительно печален.

– Моя дорогая леди! – Уинтер, как заключил Эплби, мог под сурдинку светского разговора достаточно зло высмеивать людей. – Давайте при случае напомним ему о примере Китса, и он, быть может, почувствует себя немного бодрее. А еще ему будет невредно узнать, что с учеными происходит то же самое. Только их заболевание носит порой гораздо более тяжелую форму. Я знавал человека, уважаемого и ценимого всеми, который впал в самую черную меланхолию и бросил свои исследования, потому что его не признавал один-единственный коллега, работавший к тому же по другую сторону океана.

– Этот Оверолл – романист? – спросил Эплби.

– Да, прозаик. Пишет примерно в том же жанре, в каком прославился мистер Элиот. Но чтобы вы до конца поняли сложность ситуации, то как раз мистер Элиот, по сути, выдавил его с рынка.

– Выдавил с рынка! – в полнейшем изумлении воскликнул Уинтер. – Как странно! Мне представлялось, что в сфере столь доступной и популярной литературы, которую осваивает наш хозяин, должно хватать места для всех.

Тиара миссис Моул энергично затряслась, выражая согласие.

– Если брать положение в целом, то так оно и есть. Но в писательской профессии слишком много непредсказуемых факторов.

Уэдж, продолжительное время пребывавший в своего рода прострации, вдруг встрепенулся, словно услышав боевой клич.

– Все что угодно! – воскликнул он с жаром. – В книжной торговле может произойти все что угодно! – И снова впал в оцепенение.

– Не приходится сомневаться, – самокритично заметила миссис Моул, – что из-за слишком долгой связи с книжным делом я выработала то видение устройства мироздания, которое мистер Уинтер считает смехотворным и достойным вышучивания. Но в нашем бизнесе все очень расплывчато и не подчинено общим законам. Скажите мне, например, мистер Уинтер, вы понимаете, как на книжном рынке появляется бестселлер?

– Нет, разумеется.

– И никто не понимает. Вам ясны причины, по которым люди не покупают книг?

– В общих чертах.

– Именно, в общих чертах. А когда они вдруг массово начинают приобретать какую-то из них, вы можете себе это объяснить?

– Нет. Подобные вещи выше моего разумения.

– Правильно. И не только вашего. В данном случае определить причину вообще никто не может. Даже мистер Уэдж. Но вернемся к мистеру Овероллу. Вся его писательская судьба – составная часть той великой мистерии, о которой мы рассуждаем. Когда сюжеты романов мистера Элиота претерпели очередную метаморфозу – а вы знаете, что они находятся в постоянном развитии, – то в результате мистер Элиот невольно вторгся на территорию мистера Оверолла. Тот давно пытался добиться эффекта, который легко и непринужденно дался мистеру Элиоту. Боюсь, мистер Оверолл отнесся к этому крайне отрицательно, посчитав, что мистер Элиот сознательно перенял его манеру и стал ее имитировать, хотя на самом деле мистер Элиот, как и все остальные, понятие не имел о существовании Оверолла и тем более его романов. И все это могло бы не иметь особого значения, если бы не публика с ее странными вкусами. Оверолл лишился последних читателей, а мистер Элиот прибавил к своей и без того обширной аудитории еще несколько тысяч поклонников. И, знаете, очень жаль, что так получилось. Мистер Уинтер может посоветовать мне вспомнить судьбу Рембрандта и найти утешение. Но Рембрандт был гением, а гению позволительно на время потерять любовь своих почитателей – ему плевать на это. – Миссис Моул и саму несколько поразила собственная раскованность. – А вот мистер Оверолл, литературный ремесленник, зарабатывал свой хлеб насущный тяжким трудом, как и все мы.