Энн Перри - Брат мой Каин

– Спасибо, – проговорил Монк сдавленным голосом. Он хотел добавить что-нибудь еще, но в голову ему больше ничего не приходило. – Спасибо тебе.

Эстер тоже всерьез опасалась за Уильяма, однако не в плане того, как он мог поступить раньше – это не вызывало у нее беспокойства, – а из-за того, какая катастрофа его ожидала, если Друзилла публично заявит о своих претензиях к нему. То, что этой девушке ничего не удастся доказать, не имело особого значения. Она с немалым искусством выбрала время и место, чтобы устроить эту мелодраматическую сцену. Ни один из гостей, побывавших в тот день на званом вечере на Норт-Одли-стрит, не забудет, как она на ходу выбросилась из экипажа, рухнув на мостовую в разорванном платье и громко крича, что ее пытались обесчестить. Несмотря на любые оправдательные доводы, эти люди все равно больше прислушаются к голосу эмоций, страха и негодования. К тому же они абсолютно не готовы к тому, чтобы понять, что их ловко одурачили. Это поставит их в глупое положение, что является для них совершенно неприемлемым.

А значит, сейчас требовалось что-то сделать, чтобы выручить сыщика из беды, – что-то конкретное и как можно скорее. Попытки смягчить последствия этого выпада задним числом казались медсестре бесполезным занятием.

Они с Калландрой не раз обсуждали эту тему, сидя поздним вечером в маленькой комнате в больнице в Лаймхаусе, в те редкие минуты, когда не работали или не спали. Леди Дэвьет глубоко переживала случившееся с ее подопечным, несмотря даже на постоянно окружавшие ее страдания и смерть, и мисс Лэттерли, с неожиданным для нее самой удовольствием, убедилась, насколько этой женщине дорог Монк. Уважение, которое Калландра к нему испытывала, значительно превосходило обычный интерес и желание разнообразить собственную жизнь.

Однако старшая подруга не смогла посоветовать Эстер ничего полезного с практической точки зрения.

Теперь мисс Лэттерли сидела в спальне Энид в доме Рэйвенсбрука, в тепле и в окружении чистоты и уюта, и пристально смотрела на исхудавшую фигуру своей пациентки, которая, наконец, погрузилась в безмятежный сон. Женевьева отправилась домой, утомленная и измученная растущей тревогой, ощущением одиночества и опасениями в связи с судом над Кейлебом, до начала которого оставалось совсем немного.

Переставив с места на место несколько мелких предметов, скорее по привычке, чем по необходимости, медсестра вновь опустилась в кресло. Прошедшие несколько дней принесли с собой множество перемен. Еще совсем недавно Монк рисковал всего лишь тем, что не сумеет раскрыть дело, с самого начала казавшееся безнадежным. Две недели назад Энид лежала в бреду, находясь между жизнью и смертью. Она металась на постели, стонала от разламывающей ее тело боли, а разум ее находился в плену кошмаров и видений, где прошедшее перемешалось с настоящим, исказившись до неузнаваемости.

Эстер улыбнулась, несмотря на обуревавшие ее чувства. Находясь у постели больного, иногда удается услышать весьма странные вещи. Возможно, это является одной из причин, почему некоторые отдают предпочтение не профессиональным медсестрам, а служанкам, которым заведомо известны многие тайны хозяек.

В бессвязных речах леди Рэйвенсбрук проскальзывали обрывки мыслей, воспоминания о когда-то преследовавших ее тоске и одиночестве, о желаниях, которые так и остались неисполненными и о которых она, наверное, ни за что не стала бы говорить, находясь в сознании. В бреду она чего-то опасалась и как будто вновь переживала какое-то старое разочарование. Кроме того, Энид несколько раз упоминала о письмах, содержавших в себе открытое объяснение в любви. Мисс Лэттерли надеялась, что она их не сохранила, сильно сомневаясь в том, что их автором являлся лорд Рэйвенсбрук. Наблюдая за ним, она пришла к выводу, что этот мужчина не отличался красноречием и легкостью слога. Майло казался ей чопорным человеком, прибегавшим к высокопарному стилю, когда речь заходила о выражении чувств, что, конечно, не обязательно свидетельствовало о том, что он не испытывал абсолютно никаких эмоций или выражал их недостаточно глубоко в сравнении с кем-либо другим.

Медсестра мысленно спрашивала у себя самой, стоит ли сказать обо всем этом Энид, предупредить ее, что, заболев, она способна допустить такую неосторожность. Подобная оплошность могла, кстати, произойти с нею и во сне, особенно если у нее, чего доброго, снова начнется жар. Немного поразмыслив, Эстер все-таки решила, что такое предупреждение может показаться ее пациентке неуместным, в результате чего между ними неминуемо возникнет определенная отчужденность. Если миссис Рэйвенсбрук до сих пор удалось уберечь собственную семейную жизнь от роковых потрясений, она наверняка сумеет делать это и впредь, не нуждаясь в советах подруги.

Сиделка вновь взглянула на спящую Энид. Та, похоже, испытывала сейчас абсолютное умиротворение. На лице у нее застыла едва заметная улыбка, словно ей снилось что-то приятное.

Возможно, во сне больная вспоминала те самые старые письма, приносившие ей радостные воспоминания о тех днях, когда ее горячо и страстно любили, восхищаясь ее красотой. Любовное письмо – это весьма странная вещь, способная принести немало добра, если хранить о нем тайну… и превратиться в источник множества бед, если оно попадет в недобрые руки.

Сама Эстер за свою жизнь получила не слишком много письменных признаний в любви. К тому же большинство из них носило довольно официальный характер, являясь скорее выражением горячей надежды, чем свидетельством понимания ее души. Она по-настоящему дорожила лишь письмами, полученными от солдат, романтическими и прочувствованными, однако в то же время напоминавшими крик отчаяния и одиночества. Эти юноши, оказавшиеся вдали от дома, в окружении непривычной и зачастую ужасающей обстановки, почувствовали нежное прикосновение рук сестры милосердия, нашли в ней внимательного слушателя, и она стала для них чем-то вроде проблеска красоты во мраке страданий, утрат и страха перед ними. Девушка бережно хранила эти письма, но тем не менее больше не перечитывала их.

Она вздрогнула от смущения, вспомнив, как очень давно, еще до начала Крымской войны, получила такое письмо от одного молодого человека, которого ее отец считал весьма подходящей парой для дочери. В том письме содержалось немало горячих признаний, показавшихся ей довольно фамильярными. Это признание в любви повергло мисс Лэттерли в страх, поскольку заявлявший о своих чувствах юноша даже не видел ее раньше и знал о ней лишь понаслышке. Мысль об этом вызвала у нее неприятное ощущение даже сейчас, и она никогда не испытывала желания увидеться с этим человеком.