Дэн Симмонс - Пятое сердце

– Быть может, вы захотите отрецензировать книгу мистера Пирсона, – сказал Адамс.

– О да! – воскликнул Рузвельт, улыбаясь еще шире.

– Я попрошу издателя прислать вам сигнальный экземпляр.

– А пока я советую всем попробовать паштет, – сказала Клара Хэй. – Трюфели в этот раз особенно удачные, и надеюсь, все оценят ту красоту, которую сотворил сегодня шеф-повар Рэнхофер. Затем нам подадут сорбе, а после него… чирка, если не ошибаюсь.

– Чирка?! – переспросил Генри Кэбот Лодж. – Не нырка?

– Красноголовых нырков сейчас днем с огнем не сыскать, – ответил Джон Хэй. – То ли из-за осушения болот, то ли из-за нехватки их любимого дикого сельдерея, то ли из-за того, что охотники всех повыбили.

– Я уверен, что это искусственно созданный дефицит, – сказал Генри Адамс. – Заговор с целью взвинтить цену на их мясо в ресторанах. Вы знаете, что почти две трети приличных нью-йоркских ресторанов прямо или косвенно принадлежит евреям?

Все остальные продолжали жевать, и только Дель Хэй поднял голову:

– Правда?

– Истинная правда, – сказал Адамс. – Создать дефицит нырков, чтобы увеличить цену на их мясо, – типично еврейские штучки.

Никто не ответил.

– Что ж, – сказал Генри Кэбот Лодж, поворачиваясь к расстроенной Кларе Хэй, – чирок на вкус ничуть не хуже нырка, а сегодняшний пате-де-фуа-гра просто непревзойденный. Выражаю свое восхищение не только шеф-повару, но и нашей очаровательной хозяйке.

Клара заулыбалась и зарумянилась. Слуги убрали бокалы из-под каберне Штейнберг, которое подавали к фуа-гра, и налили в новые и более высокие бокалы кло-де-вужо. Застольная беседа возобновилась.

С начала обеда прошло уже два с половиной часа, и если бы он закончился сейчас – если бы все разъехались по домам сразу после сыра, – несколько судеб в дальнейшем сложилось бы иначе. Однако неаполитанское мороженое подняло всем настроение, а последние вина сегодняшнего вечера (до того, как мужчинам в библиотеке подадут бренди) – шато лафит и выдержанная мадера – были особенно хороши, хотя Дель Хэй слегка перебрал уже портвейна с сыром и кло-де-вужо с чирком. От восьмого и девятого вина он окончательно умолк и даже погрустнел, зато у говорливого большинства языки развязались еще больше. Только Шерлок Холмс и сенатор Камерон почти не участвовали в общей беседе. Генри Кэбот Лодж за сыром рассказал забавный анекдот и явно не прочь был продолжить.

Внезапно Хелен подняла бокал:

– За что мы только не пили, но до сих пор еще не поздравили дядю Гарри с возвращением в Соединенные Штаты!

– Верно! – воскликнул Джон Хэй, и все выпили за возвращение Генри Джеймса.

– Надеюсь, что на сей раз мистер Джеймс останется в Америке, – сказал Теодор Рузвельт. Глаза у него горели, однако Джеймс отметил, как мало тот пил за обедом.

Джеймс вежливо улыбнулся, но ответил:

– Увы, я скоро должен буду вернуться в мою скромную лондонскую квартирку в Девир-Гарденз. Я зарабатываю пером на жизнь, и у меня редко бывает время на такие замечательные вечера, как сегодня. Чудесный обед, Клара… Джон.

Клара улыбнулась и залилась краской, ее муж кивнул.

– Я говорю серьезно, – продолжал Рузвельт. – Американской расе нужны ее писатели. Америке необходимо, чтобы уехавшие литераторы вернулись и писали про Америку. Вы не согласны, мистер Холмс?

Холмс, который давно уже не участвовал в беседе, лишь вежливо улыбнулся и кивнул, давая понять, что услышал неуместный вопрос Рузвельта. Возможно, тот просто не запомнил, что Холмс – англичанин.

– Но дядя Гарри и так пишет про Америку, – вмешалась Хелен.

– К большому огорчению моих издателей и литературных агентов, – добавил Джеймс.

– Вы читали «Женский портрет»? – спросила Хелен Рузвельта. – Это поразительный словесный портрет американской женщины.

– Опубликованный более десяти лет назад, когда мистер Джеймс последний раз навещал Америку, – сказал Рузвельт. – Я повторяю: американские писатели должны оставить комфорт загнивающего Старого Света и вернуться сюда, чтобы заново узнать Америку и ее народ.

Хэй подался вперед, словно намереваясь вмешаться, однако Джеймс произнес с улыбкой:

– Готов держать пари, мистер Рузвельт, что не каждое слово в «Покорении Запада» написано вами на Западе. Ваши заметки, воспоминания и выписки подготовили вас к тому, чтобы писать это достойное сочинение в Нью-Йорке, Вашингтоне или на пароходе, идущем в далекие края.

– Конечно, – сказал Рузвельт, стискивая кулак. – Но я жил на Западе. Охотился на Западе. Выслеживал и брал в плен дурных людей, сражался с индейцами на Западе. Я жил на Западе и Западом до того, как написал первую страницу о Западе.

– А я жил в Америке и Америкой много лет, прежде чем отправиться в Европу и писать там о многом, но более всего – об американцах в Европе, – спокойно ответил Джеймс.

– Однако вы уехали тридцать лет назад, сэр, и заглядывали сюда только в гости, – прогремел Рузвельт.

– Не просто в гости, увы, – печально проговорил Джеймс.

– Когда началась война, вы по возрасту могли вступить в армию – и не вступили, – произнес Рузвельт тоном странного торжества, словно шахматист, ставящий шах конем.

Обычно холодные серые глаза Джеймса вспыхнули огнем.

– Мои братья Уилки и Боб были ранены на той войне, сэр. Уилки служил под началом полковника Шоу в Пятьдесят четвертом Массачусетском полку, состоявшем преимущественно из цветных, и получил тяжелейшую рану при атаке на Форт-Вагнер. Тяжелейшую, мистер Рузвельт… Его по чистой случайности нашел среди умирающих друг семьи Уильям Рассел, искавший своего сына Кэбота, погибшего в той же атаке. Все были убеждены, что Уилки не выживет. Много недель он лежал на грязной походной койке сразу у входа. И до самой смерти в ноябре восемьдесят третьего его мучили боли от полученных тогда ран. Я знаю про Войну Севера и Юга не понаслышке, мистер Рузвельт. Сколько вам было, когда она закончилась? Лет восемь?

– Семь, – ответил Рузвельт.

– Многие воевали, многим достались тяжелые испытания, – сказал Джон Хэй. – Война Севера и Юга – кошмар для всего нашего народа.

Джеймс повернулся к Хэю. Ему было занятно услышать такое мнение из уст человека, который недавно сделал состояние на книге о Линкольне и который в двадцать два года оказался в самом центре страшного водоворота войны.

– Я не тревожусь, что Америка останется без писателей, – сказал Генри Адамс. – Посмотрите на собравшихся за этим столом. Почти все здесь пишут и публикуются… или скоро будут публиковаться… да-да, я о вас, Хелен.

Дочь Хэев премило зарделась.

– Я ничего не пишу и не собираюсь, – сказала Клара Хэй.

– Ты написала поваренную книгу, дорогая, – напомнил ее супруг.