Филлис Джеймс - Бесспорное правосудие

Этот вопрос был явно нежелательным. На Лода смотрели усталые глаза, а сам Лэнгтон, казалось, погрузился глубже в кресло, будто старался уйти от физического нападения. А когда заговорил, Лод уловил в его дрожащем голосе легкое раздражение:

– Если такова будет общая воля, вы, конечно, можете рассчитывать на мою поддержку. Но если это место захочет получить Венис, трудно представить, как ей можно убедительно отказать. Здесь все решает старшинство. А вы тут уступаете Венис.

«Вот, значит, как, – с горечью подумал Лод. – Выходит, моя проделанная работа ничего не значит».

Он стоял, глядя на человека, которого считал своим другом, и впервые за все время сотрудничества его взгляд был скорее оценочным, чем теплым. Так мог смотреть незнакомец – критически, с равнодушным любопытством отмечающий первые следы раз-рушительного действия времени. Лицо с крупными правильными чертами осунулось, нос заострился, под выступающими скулами обозначились впадины. Глубоко посаженные глаза утратили ясность, в них поселилось смиренное принятие старости. Твердо, бескомпромиссно сжатые губы время от времени увлажнялись и расслабленно подрагивали. Раньше его голова, ка-залось, была предназначена для ношения судейского парика. И Лэнгтон всегда верил, что так и будет. Но несмотря на успех в профессии и на приятную преемственность – он, как и дед, стал главой «Чем-берс», – у него навсегда остался неприятный осадок от несбывшихся надежд, не до конца реализованного таланта. Как и дед, он засиделся на одном месте.

Обоим не повезло с сыновьями. Отец Хьюберта вернулся с Первой мировой войны с пораженными газом легкими и мозгом, разрушенным кошмарами, о которых он не мог говорить. У него хватило энергии, чтобы произвести на свет сына, но работать в полную силу он так и не смог и в 1925 году умер. Мэтью, единственный сын Хьюберта, такой же умный и честолюбивый, как отец, и разделявший его восторженное отношение к профессии юриста, погиб на горнолыжном курорте под снежной лавиной через два года после присвоения звания барристера. Именно после этой трагедии в глазах отца стал гаснуть, а затем и вовсе потух честолюбивый огонек.

«Но во мне он не потух, – подумал Лод. – Последние десять лет я поддерживал его, скрывал недочеты, выполнял за него скучную, рутинную работу. Можно было бы устраниться от этой ответственности, но, видит бог, он так не сделает».

Однако в глубине души Лод понимал, что это всего лишь поза. Он не сможет победить. Если настоять на конкурсе, «Чемберс» погрязнет в дрязгах, они перерастут в скандалы, и все это затянется на годы. Если же он победит с небольшим перевесом, то о какой легитимности тут говорить? Ему это еще не раз припомнят. А если отступить и не бороться, тогда следующим главой коллегии станет Венис Олдридж.

Никогда нельзя знать, сколько времени будет заседать жюри присяжных. Иногда, когда дело кажется предельно ясным, не требующим дальнейших дискуссий, присяжные отсутствуют несколько часов, а по путаному, сложному делу вердикт вдруг неожиданно выносится с удивительной быстротой. Адвокаты по-разному проводят это время. Можно заключать пари, за какое время присяжные вынесут вердикт. Некоторые играют в шахматы или в «скраббл»; другие идут в камеры к своим подзащитным, чтобы пережить вместе с ними эти напряженные минуты, ободрить, поддержать и, возможно, предостеречь; есть и такие, которые просматривают показания свидетелей вместе с коллегами, продумывая возможную апелляцию в случае проигрыша. Венис всегда предпочитала проводить время ожидания в одиночестве.

В молодые годы она прогуливалась по коридорам Олд-Бейли, направляясь от старой части в стиле эдвардианского барокко к более современной, затем спускалась вниз, к мраморному великолепию Большого зала, проходила под величественным куполом с тимпанами и синей мозаикой и в очередной раз любовалась статуями, выбрасывая из головы мысли о том, что она могла бы сделать лучше или сделала хуже, и тем самым подготавливала себя к выносу вердикта.

Теперь такая прогулка была для нее просто защитой от волнения. Она предпочитала проводить неизбежный перерыв в библиотеке, а ее явное стремление к уединению гарантировало, что ей никто в этом не помешает. Она машинально взяла с полки книгу и подошла к столу без намерения читать.

«Гарри, ты любил тетю?» Этот вопрос пробудил в памяти другой, такой же – когда это было? – восемьдесят четыре года назад, в марте 1912-го, когда Фредерик Генри Седдон был признан виновным в убийстве своей квартирантки мисс Элизы Барроу. «Седдон, вам нравилась мисс Барроу?» Но кто даст утвердительный ответ после того, как ограбил женщину и похоронил, как нищую? Фрог [7]был в восторге от этого судебного процесса. На этом примере он доказывал, как сильно может повлиять один вопрос на судебное решение. Фрог приводил и другие примеры: признание несостоятельности свидетеля-эксперта в деле Рауза о сгоревшем автомобиле, не сумевшего назвать коэффициент расширения меди при нагревании, или вмешательство судьи, мистера Джастиса Дарлинга, обратившегося к подсудимому с вопросом, почему мышьяк, купленный им якобы для истребления одуванчиков, был расфасован маленькими порциями. А пятнадцатилетняя Венис, сидя в маленькой комнате почти без мебели, сказала: «И это справедливость? Она восторжествовала только потому, что свидетель забыл научный факт, а судья решил вмешаться?»

Казалось, Фрог испытал при этом боль: ему необходимо было верить в справедливость, верить в правосудие. Фрог. Эдмунд Альберт Фроггет. Невероятно, но тем не менее обладатель степени бакалавра искусств, полученной заочно в некоем богом забытом университете. Именно благодаря Эдмунду Фроггету она стала юристом. Венис признавала этот факт, испытывая чувство благодарности к странному, загадочному, грустному маленькому человеку, но редко о нем вспоминала. Память о дне, когда их отношения оборвались, была такой болезненной, что смущение, страх и стыд заслоняли благодарность. Только когда прошлое без приглашения, как сегодня, вторгалось в ее мысли, Венис начинала о нем думать, и тогда ей вновь было пятнадцать, она переносилась в комнату Фрога, слушала его истории и училась криминалистике.

Они сидели по разные стороны небольшого, издававшего шипящий шум газового камина, в котором горела лишь одна секция: Фрог из-за бедности опускал в счетчик мало монет. Но у камина была горелка, на которой он делал какао – крепкое и не слишком сладкое, как любила Венис. Должно быть, она приходила сюда летом, весной и осенью, но в памяти осталась только зима – задернуты не подшитые занавески, затих школьный гул, мальчики после отбоя улеглись по кроватям. Родители, сидящие в гостиной, лучшей комнате дома, не беспокоились о ней, думая, что она делает уроки в своей комнате. В девять часов девочка спускалась вниз, чтобы пожелать родителям спокойной ночи, ответить на обычные вопросы: справилась ли она с домашним заданием и какое расписание на завтра. Но она всегда возвращалась в ту единственную комнату в доме, где была счастлива, где шипел камин, а кресло со сломанными пружинами, в котором она сидела, Фрог делал удобным, подложив ей под спину подушку. Сам Фрог сидел напротив на стуле с прямой спинкой, а рядом с ним на полу лежали шесть томов «Знаменитых английских судебных процессов».