Патрик Квентин - Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник)

– Боюсь, то самое. Курт!

Курт послушно подошел, протянул Алексу лист бумаги и чиркнул спичкой. При свете колеблющегося пламени Мартин увидел на лице Алекса выражение, которое можно описать самым различным образом – от смертельного страха до полного безразличия. Затем его голова откинулась назад, и, кажется, он снова на какое-то время потерял сознание.

Мона участливо посмотрела на Мартина.

– Может, лучше его все-таки довести до больницы?

– Ну да. Пошли, Курт.

Но стоило им склониться над Алексом, как он сам, без посторенней помощи, хотя и с трудом, поднялся на ноги.

– Не надо! – запротестовал он. – Оставьте меня в покое. Спасибо, но в больнице мне делать нечего. Врачи увидят царапину от пули и должны будут – да благослови бог наши законы – обратиться в полицию. А об этом не может… не может… вы слышите меня?

– Но послушай, Алекс…

– Со мной все в порядке. Это просто царапина. Как-нибудь переживу. – Он слегка пошатнулся и ухватился за руку Мартина. – Если вы действительно хотите мне помочь, отведите меня домой. А то меня что-то ноги не держат. А если к тому же где-нибудь поблизости найдется что выпить…

Странная это была и молчаливая процессия, что через некоторое время приблизилась к южному крылу Международного дома. Девушки направились к своему входу, а Мартин с Куртом помогли Алексу войти в лифт и довели до его комнаты. Там он, все еще пребывая в несколько отрешенном состоянии, присел на край кровати; Мартин поспешил к себе за виски, а Курт намочил в ванной полотенце.

От виски Алексу сделалось отнюдь не хуже, а холодное полотенце и вовсе преобразило его. Через несколько минут он выглядел почти нормальным человеком.

– Сигареты не найдется, Мартин? – спросил он. – Самое скверное во всей этой идиотской истории – то, что я где-то там, по дороге, обронил пачку сигарет.

Мартин перебросил ему сигареты, сам сделал большой глоток прямо из бутылки, – кажется, он нуждался в этом не меньше, чем Алекс, – и передал ее Курту.

– Спасибо. Хороший аромат у этого табака. – Алекс откинулся на спинку кровати. – И голова не так болит.

– Слушай, Алекс, – гнул свое Мартин, – ведь это дело так или иначе до полиции дойдет.

– С чего бы это?

– Какого черта, приятель, неужели ты сам не понимаешь? Ведь эта бумаженция, она не только к тебе имеет отношение. Есть еще доктор Шедель и Пол Леннокс. И если удастся выйти на того типа, что стрелял в тебя…

– …все равно ничего так и не раскроется.

– Алекс, Мартин прав, – вклинился в разговор Курт.

– Нет, Курт, Мартин не прав. – Алекс резко распрямился и вновь потянулся к бутылке. – Мартин настолько не прав, что сам этого не понимает. Так или иначе, я прошу вас обоих дать слово, что вы никому ни слова не скажете про всю эту историю. Могу я на вас рассчитывать?

Оба промолчали.

– Какого черта! Это мое дело! Я – пострадавшая сторона. И если я уверен, – а я уверен, – что сам со всем справлюсь, нечего вам вмешиваться.

– Послушай, Алекс, – заговорил Мартин, – я буду с тобой откровенен. Обещаю, полиции я ничего не скажу, да и никому другому тоже, но за одним исключением.

– И что же это за исключение?

– Доктор Эшвин.

– Настоящий доктор Ватсон. Поздравляю, Мартин, ты верный оруженосец. Ладно. Если твой великий знаток санскрита и детектив-любитель хочет все знать, пусть его. В конце концов, я обязан ему доброй услугой. Не знаю, правда, что он из нее извлечет. А как насчет тебя, Курт?

– Буду нем, как могила.

– Не самое оптимистическое сравнение, ну да сойдет. Что ж, господа, вы дали мне обещание никому ничего не говорить – за одним исключением, – я правильно вас понял?

– Все верно, – откликнулся Мартин. Курт молча кивнул.

Сцена была, словно площадка в виду зубчатых стен Эльсинора. «Здесь, как и там, клянитесь мне блаженством, / Что как бы странно я себя ни вел…» [76]Мартин в роли Горацио, Курт – Марцелл, а Алекс – сделавшийся вдруг необыкновенно разговорчивым Гамлет… Не хватает только Призрака. Впрочем, Мартин не поручился бы, что так уж не хватает.

– Ладно, с этим покончили. – Алекс вернул друзьям бутылку виски. – А теперь сменим декорации. Глупо идти спать сразу после этой веселенькой сценки. Давайте прикончим бутылку и анекдоты потравим.

Мартин неохотно сделал глоток. Курт заколебался. Мартин знал, о чем он думает. Он думает о том вечере, когда был убит его дядя, и о том, как они втроем бражничали в комнате Мартина, пока полицейские уносили то, что совсем еще недавно было человеком, воплощающим мечту о любви и мире.

И это был точно такой же вечер, как нынешний. Как и тогда, семеро нанесли удар, пусть в другом месте, за которым последовали мужские посиделки в Международном доме. Правда, компания уменьшилась на одного участника – не хватало Пола Леннокса, который, сменив трубку на сигареты, рассказал бы великую сагу про Энтони Клэра.

Призрак взывал-таки из своего подземелья.

На следующее утро Мартин поднялся рано и сразу заспешил в общежитие на Чанниг-вэй, где жил доктор Эшвин. Там его, однако, ждало разочарование – тот уехал на весь конец недели, скорее всего в Сан-Рафаэль, к Элизабет и ее матери. Вернется не ранее второй половины дня воскресенья.

Часы тянулись невыносимо медленно. Мартину не терпелось поделиться свежими новостями с доктором Эшвином, а сделать он ничего не мог. Он даже фамилии Элизабет не знал, как не знал, где именно в графстве Мэрин искать Эшвина. А тут еще Мона на весь конец недели уехала вместе с Ремиджио в Сан-Франциско – в гости к атташе боливийского консульства или кому-то еще в том же роде. Лупе с раннего утра в субботу отправилась в Лос-Анджелес, Курт вследствие этого приуныл и упал духом – скучная компания, – а общаться с Алексом Мартину почему-то не хотелось.

Оставалось только одно – работать. И, видит бог, нужда в том была. Пока Мартин корпел над переводом и постановкой «Дон Жуана», а затем вел дискуссии с доктором Эшвином, кипы ученых записок лишь увеличивались в размерах. Так что всю эту последнюю неделю в ожидании развязки дела доктора Шеделя Мартин трудился, как галерный раб, переходя от Каспара Вильгельма фон Борка [77]к сен-симонизму и его воздействию на движение «Молодая Германия», а о Семерых с Голгофы почти не заикался, да и не слышал ничего.

Единственное исключение составил разговор с Павлом Борицыным, с которым Мартин столкнулся в субботу после ужина, в Большом Зале. Сразу после еды за письма Георга Бюхнера не возьмешься, и Мартин решил, что легкая болтовня с русским только поможет восстановить рабочую форму.

Они присели, и, обменявшись парой случайных замечаний по поводу Чернавиных, Карвета Уэллса [78]и новейших статистических данных о голоде в Америке, обнародованных мистером Херстом, Мартин не удержался, чтобы слегка не подколоть собеседника.