Георгий Персиков - Дело о Сумерках богов

Максим понял, что перегнул палку, вконец растерялся и принялся оглядываться по сторонам в поисках более сговорчивых яхтсменов. Тем временем Родин устал смотреть, как унижается его друг, и взял инициативу в свои руки.

– Если мы не догоним карлика ни на Висле, ни в Данциге, – рассуждал он, все крепче сжимая трость в руке, – то окажемся в крайне неприятном положении, а этого допустить никак нельзя. Чтобы довести начатое до конца, нам нужна эта яхта в полноправное владение!

Приняв непростое для него решение, Родин невозмутимо направился в сторону матросов. Те скорчили зверские рожи и встали в боксерскую стойку. Георгий пригнулся, на случай, если кто-то из ребят решит пустить в ход кулаки, и лихо вдарил своей тростью по голени того, что покрупнее. И пока ушибленный, скуля как кутенок, опадал на мостовую, доктор поразил его коллегу – метким тычком той же трости в солнечное сплетение. Скулящий попытался подняться, ухватив Родина за брючину, но мгновенно был отправлен в глубокий нокаут ребром могучей докторской ладони по белобрысому затылку. Второй, задыхаясь и раскачиваясь, пошел на Георгия, как медведь-шатун, но уже через секунду прилег рядышком со своим товарищем с расквашенным носом и в полной дезориентации.

– «Солдатик-матросик, нелепый вояка…» – пробормотал Максим, обалдевший от такой прыти своего компаньона, и ловко запрыгнул на борт «Тевтона».

Тем временем Родин подошел к толстяку и, не дожидаясь, пока тот его атакует ручками-шпикачками, боднул барона головой прямо в круглое пузо. Вильгельм фон Норштейн крякнул, неловко попятился, споткнулся о камушек и, потеряв равновесие, плюхнулся на зад, подняв вокруг себя клубы пыли.

– Караул! Убивают! – заголосил пруссак по-русски противным фальцетом и попытался принять вертикальное положение. Однако его комплекция сыграла с ним злую шутку: барон замешкался и, встав на карачки, опрометчиво повернулся к врагу своим объемистым тылом.

– Лучше бы вы, любезный, сразу согласились на наши условия, – Георгий разочарованно вздохнул и отвесил барону такого смачного пинка, что с головы пруссака слетела фасонистая фуражка, а сам Вильгельм звонко тюкнулся лбом о мостовую и повалился на бок, тяжело дыша. Максим присвистнул от восхищения и отметил про себя, что с Родиным ему лучше не ссориться.

На счастье, именно в эту секунду стартовала долгожданная регата. В небе с веселым грохотом взорвались разноцветные салюты, зрители одобрительно зашумели и захлопали, и потому никто не обратил внимания на потасовку у «Тевтона» и трех стонущих иностранцев. Друзья подняли якорь, и яхта, нарушая все правила пафосного международного соревнования, понеслась по Висле, легко лавируя между другими судами. Попутный ветер раздувал добротный парус, бравый мичман умело управлял «Тевтоном», а Родин сосредоточенно глядел вдаль: его терзало смутное предчувствие, что все у них только начинается…

Свежий ветер наполнял парус яхты, как страстный поцелуй тугие щеки юной красавицы. В стальной воде главной польской реки отражалась пронзительная синь небес и редкие облачка, быстро исчезающие за горизонтом. Пасторальные пейзажи по левому и правому бортам сменялись с калейдоскопической скоростью. Милые небольшие деревушки перемежались обширными полями и ладными опрятными дубравами. Мелькнул даже древний городок, так и оставшийся неопознанным. С крепостной стены бухнула доисторическая пушчонка, последний век явно служившая исключительно декоративным целям. Словно в ответ, раскатисто хлопнул парус. Родин оторвался от стихов и мимолетно усмехнулся:

– Участники регаты ответным салютом приветствуют восторженных варшавских обывателей! – и обратился к Максиму, уверенно правившему послушным суденышком: – Идем ходко, не так ли? Каковы наши шансы?

– Не хотелось бы сглазить, – сквозь зубы ответил молодой шкипер, не глядя на своего спутника. – Но если зюйд-вест не переменится, скоро у нас появится возможность сцапать проклятого коротышку!

Родин явно хотел что-то еще спросить, но, пристально изучив напряженное лицо товарища, предпочел промолчать. Максим был как натянутая струна – одно неосторожное движение могло оборвать жилы его души, и волевой и отважный мичман в мгновение ока обратился бы в жалкую тряпку. Георгий видел подобное ранее, а потому старался быть как можно бережнее к компаньону. Он зажмурил на мгновение глаза, и перед внутренним взором моментально предстало лицо силача Ван де Кастелее.

Пышущий здоровьем фермер Яп возглавлял небольшой партизанский отряд бурских повстанцев, который крайне удачно пиратствовал по британским тылам на протяжении почти полугода. Громогласный командир всегда был не прочь незатейливо пошутить и первый начинал раскатисто хохотать. Он обожал угощать своих собратьев-стрелков и иностранных волонтеров жареной на углях говядиной под домашнее пшеничное пиво, а после заводил веселые песни. Пуще прочего же он любил демонстрировать окружающим фотографии своих четверых белокурых дочурок и такой же светловолосой супруги. Он нежно водил огромным пальцем по их лицам и называл нараспев имена: «Стерре, Маделиф, Фенне, малышка Эли и моя красавица Хендрика».

Семейство Ван де Кастелее забрали в концентрационный лагерь английские каратели – слава о деяниях его главы докатилась даже до Лондона. Жизнерадостность Япа пропала без следа. Он бледнел и худел день ото дня. Пару раз с верными людьми предпринимал отчаянные попытки прорваться через многочисленную охрану к своим девочкам, но отряд вынужденно отступал под пулеметным огнем. Надежда угасала в когда-то ярко-синих глазах здоровяка, превращаясь в грязно-серую муть осенних луж.

Однажды ночью явился беглец из лагеря. Он принес страшную весть – всех из Ван де Кастелее повесили, включая даже малютку Эли. Яп не проронил ни слезы, но к утру сложил с себя полномочия командира и вернулся на ферму. Он стал молчаливым и отрешенным, лицо бывшего весельчака никогда не посещала улыбка. Ничто ему не помогало: ни участие товарищей, ни заботливое лечение Родина. Даже возвращение пятерых узниц домой, слухи о казни которых оказались очень сильно преувеличенными, не помогло Япу вновь обрести себя. Он сломался окончательно и бесповоротно.

От тягостных воспоминаний Родина отвлекло злобное бормотание.

– Уж из моих-то рук этот мерзкий карла не вырвется! Я-то цепкий и хваткий. – Тут Максим обнаружил, что его шепот чересчур громок. Он посмотрел в упор на Георгия и с вызовом заявил: – Да, я считаю, что мы продолжаем оставаться в положении вечных охотников-ротозеев исключительно по вашей милости! Как могли вы прозевать карлика?! Этот единственный шанс, который никак нельзя было проворонить, бездарно упущен.