Майкл Иннес - Смерть в апартаментах ректора

И тут я внезапно проснулся. Я лежал, охваченный ужасом, весь в холодном поту. Но ужас не сбил меня с толку, поскольку у меня бывают кошмары, которые не пугают меня по-настоящему. Потом я почувствовал, что в комнате кто-то побывал. Не знаю, почему я так решил. Наверное, бодрствовавшая часть моего сознания мне это подсказала. Секундой позже я получил подтверждение. Из гостиной донесся четкий, гулкий звук. Если бы я находился на общедоступной территории колледжа, я бы принял это за студенческий розыгрыш, хотя подобные вещи случаются редко. И хотя кто-то из коллег, естественно, мог с должными церемониями зайти ко мне в гостиную, он вряд ли бы тайно прокрался ко мне в спальню, пока я спал. Поэтому я заключил, что в профессорские апартаменты проник грабитель.

Я не из породы храбрецов. Мне понадобилось минуты две, чтобы заставить себя вылезти из постели и пройти в гостиную. Войдя туда, я заметил полоску света внизу в вестибюле. Она почти сразу исчезла. Кто-то закрыл дверь. Как это ни странно (ведь я, как и сказал, трусоват), я направился вслед за ним. Выйдя на улицу, я лишь успел заметить, как кто-то исчез в темноте…

– В каком направлении?

Внезапный вопрос Эплби прозвучал как выстрел. Однако он не чувствовал уверенности, что поймал Поунолла за руку. Тот замялся, но лишь на мгновение.

– Там только одна дорожка, – ответил он. – А незнакомец скрылся из виду задолго до ее расхода в стороны. Я крикнул, и знаю, что он меня услышал, поскольку тотчас же побежал.

На сей раз вопрос Эплби прозвучал очень мягко:

– Кто это был, мистер Поунолл?

И на сей раз Поунолл замялся весьма надолго, используя старый трюк с паузой. Казалось, он снова прикидывал последствия и вероятности, прежде чем наконец ответил:

– Не знаю.

– И никаких мыслей на этот счет? Просто спина, и все? А комплекция, одежда?

Поунолл покачал головой и вдруг вернулся к своему рассказу.

– Я возвратился к себе и хотел сразу же позвонить привратнику. Однако когда я огляделся, чтобы посмотреть, все ли на месте, я увидел…

– Вы увидели кровь, мистер Поунолл, пять сантиметров наполовину свернувшейся крови. Вы удалили ее промокашкой и достали пузырек с тушью… Что еще?

Эплби был поистине ужасен. Холодное, жесткое неверие в его голосе могло «расколоть» самого закоренелого преступника. Однако Поунолл полностью владел собой.

– Все это так, – ответил он. – Я обнаружил кровь. И кое-что еще. Мое внимание привлекли два сгоревших листка бумаги в пепельнице. Я точно знаю, что она была пуста, когда ложился спать. Когда я осмотрел их, то выяснил, что это два листка из ежедневника. Сгоревшие, но не до конца. Сохранился уголок с буквами, написанными рукой ректора.

Эплби, в кармане которого лежал дневник покойного с вырванными листами, убедился, что на сей раз речь идет о чем-то реальном, а не о чистом вымысле. Однако он и вида не подал.

– Замысел вполне в стиле мистера Готта, – произнес он и умолк, поразившись непреднамеренной двусмысленности своего замечания. – Увидев все это, вы сразу же заключили… Что именно?

Поунолл принялся защищаться так же, как Хэвеленд минувшим вечером.

– Я заключил, – ответил он, – что кто-то убил ректора и пытается свалить вину на меня.

– Наверняка в Чикаго, но уж никак не здесь подобный вывод – первое, что придет людям в голову. Ведь так? И вы серьезно говорите мне, что подумали именно об этом?

Поунолл холодно взглянул на гостя.

– Именно об этом я и подумал.

– Все эти странные факты: пятно крови, пара полуобгоревших листков, некий ночной визитер – неужели они наводят на мысль об убийстве и заговоре? – В голосе Эплби слышался откровенный скепсис.

На сей раз Поунолл не медлил с ответом.

– Это все кровь, – сказал он. – Она вывела меня из равновесия, в некотором смысле опьянила меня, как я уже говорил. Мои действия стали странными. Попытка все скрыть была ненормальной, спонтанной. Однако мои рассуждения оставались здравыми и обоснованными. Все эти факты: тайное вторжение в мои комнаты, кровь, полусгоревшие страницы из ежедневника Амплби – привели меня к одному-единственному выводу. Амплби, сколь бы невероятным это ни казалось, подвергся нападению или убит, а вину за это стараются свалить на меня. Возможно, что кровь и листки – лишь первые шаги. Возможно, я как-то расстроил план. Я должен был крепко спать, тем самым позволив осуществить следующие этапы задуманного. Но злоумышленник узнал, что я не сплю. Возможно, он исходил из того, что я славлюсь крепким сном, и хотел подложить мне в спальню еще какие-то улики. Здесь, кстати, стоит отметить, что когда несколько лет назад у нас случилась пожарная тревога, я проспал весь переполох и сделался в колледже притчей во языцех.

Затем я подумал, что злоумышленник намерен оставить тело где-то рядом, поднять тревогу и каким-то образом направить поиск в мои комнаты. Все это обнаружится в качестве обличающих следов, которые я проглядел, прежде чем без чувств завалился спать. Если бы я не проснулся, то первое, что я бы почувствовал – меня силой поднимают с постели для предъявления обвинений в убийстве.

Поунолл говорил уверенно и, несмотря на внешнюю холодность, даже страстно. «Почти уверенно, – подумал Эплби, – как человек, говорящий правду». И все же Поунолл, столь решительно защищаясь, совершил ошибку. А Эплби, полагаясь на интуицию, подкрепленную опытом, догадался, что Поунолл знал о своей ошибке. Он считал, решил Эплби, что знать об убийстве Амплби необходимо для того, чтобы объяснить свою панику и манипуляции с ковром. Поэтому он и сочинил историю, что он об этом догадался. Поступив таким образом, Поунолл загнал себя в элементарный психологический тупик. Ему следовало просто держаться версии, что он был напуган случившимся и действовал, чувствуя опасность, исходившую неизвестно откуда. Он совершил ошибку, которую не исправят разговоры о рассуждениях и выводах. И профессор это знает.

Эплби спросил:

– И вы не подняли тревогу?

Упоминание о Чикаго стало первым шаром, сбившим Поунолла с толку. Теперь последовал второй. И ученому мужу понадобилось несколько секунд, чтобы отбить его.

– У меня были связаны руки. Уж если я, сбитый с толку кровью и, признаюсь, по огромному недомыслию уже поработал тушью, я не осмелился рискнуть и сделать еще один шаг. Сокрытие пятна крови стало результатом некоего панического приступа страха. На следующий вечер он повторился, когда я продолжил манипуляции с ковром. И все время, мне кажется, я чувствовал, что лучше пойду на виселицу, нежели признаюсь в этом.

Этот субъект умел отступать: он знал, чем и когда поступиться. Они все умели… Вот это дело! Эплби вдруг ощутил некое потрясение от мысли о том, какое чисто интеллектуальное наслаждение он может получить от расследования этого жуткого убийства, для которого не было видимых причин. Он вспомнил, о чем думал, когда в темноте расхаживал по Епископскому дворику. Тьма и тишина, являвшие собой дух этого места, вызвали у него какую-то странную горечь. Горечь оттого, что он вернулся в знакомые места как инструмент карающего правосудия. Затем горечь сменилась гневом. Он вспомнил, как коснулся резного камня арки и ощутил некое незыблемое постоянство. Нечто, что было до нас, что бытует здесь, пока наша эпоха, как это красочно расписал Титлоу, в ужасе катится к своему краху. Нечто, что пребудет здесь после нас. Он вспомнил тусклый свет над аркой Суррейского дворика, ясно пробивавшийся сквозь мрак и туман, и как поклялся вышвырнуть прочь бесцеремонного пришельца. И вот Эплби снова один на один с загадкой: доставляющая откровенное удовольствие интеллектуальная игра.