Филлис Джеймс - Ухищрения и вожделения

Джонатан решил дождаться субботы и тогда уже отправиться в Лондон, чтобы продолжить свое расследование. Мать вряд ли станет задавать ему слишком много вопросов по поводу субботней поездки в Музей науки. А если он возьмет отгул на день, она наверняка станет выспрашивать у него, куда он едет и зачем. Однако он счел, что благоразумнее будет и в самом деле провести полчасика в музее, прежде чем отправиться на Понт-стрит; поэтому перед нужным ему домом он очутился лишь после трех часов дня. Один факт выяснился сразу же и сам собой: никто из живущих в этом здании, да еще имеющий экономку, никак не мог быть человеком бедным. Здание это, из кирпича и тесаного камня, с колоннами по обе стороны сверкающей полировкой черной двери, с узорным, бутылочного цвета стеклом в двух окнах нижнего этажа, располагалось посреди квартала столь же импозантных, викторианского стиля домов. Дверь была открыта, и Джонатан мог видеть квадратный холл, выложенный черными и белыми мраморными плитами, нижнюю часть вычурной, чугунного литья балюстрады, ограждающей ступени лестницы, и золоченую клетку лифта. Справа от двери стояла конторка портье, а за ней — дежурный в униформе. Вовсе не желая, чтобы его видели здесь шатающимся без дела, Джонатан быстро прошел мимо, обдумывая, что предпринять дальше.

В каком-то смысле ничего дальше предпринимать и не надо было, только найти ближайшую станцию подземки, вернуться на Ливерпуль-стрит и сесть в первый же нориджский поезд. Он сделал все, что наметил: он знал теперь, что Кэролайн лгала ему. Джонатан говорил себе, что ему следовало бы чувствовать себя потрясенным, испытывать горечь и от того, что она лгала, и от собственного двуличия, ведь он намеренно раскрыл эту ложь. А он полагал, что любит Кэролайн. Он любил ее. Весь прошедший год не было практически ни часа, когда бы он не думал о ней. Ее образ — белокурые волосы, строгая красота, независимость — преследовал его постоянно. Как мальчишка-школьник, он поджидал ее в коридорах станции, там, где она могла пройти; он радовался наступлению ночи, потому что, улегшись в постель, мог в одиночестве предаваться тайным эротическим фантазиям, а проснувшись утром, мечтать о том, где и как снова встретиться с ней. Разве акт обладания или раскрытый обман могут убить любовь? Тогда почему же подтверждение собственного подозрения, что Кэролайн его обманула, оказалось вовсе не огорчительным, напротив, даже приятным? Он должен был бы прийти в отчаяние, откуда же это чувство удовлетворенности, почти торжества? Она лгала, не задумываясь, уверенная, что он слишком любит ее, полностью порабощен и к тому же слишком глуп, чтобы усомниться в том, что она ему рассказала. Но теперь, после того как истина установлена, равновесие сил в их взаимоотношениях несколько изменилось. Джонатан не был пока уверен, как он сможет использовать полученную информацию. Он нашел в себе достаточно сил и смелости действовать, но достанет ли у него храбрости заявить ей в лицо о том, что ему известно, — это уже совсем другой вопрос.

Он быстро прошел до конца Понт-стрит, не отрывая взгляда от плит тротуара, потом повернулся и пошел назад, пытаясь разобраться в собственных взбаламученных чувствах, бушевавших в нем так, что казалось, они борются друг с другом за главенствующее место в его душе: облегчение, сожаление, отвращение, торжество. А ведь все оказалось проще простого. Все препятствия, так его пугавшие, от контакта с сыскным агентством до изобретения предлога для поездки в Лондон, он преодолел с легкостью, которой от себя вовсе не ожидал. Почему бы тогда не рискнуть сделать еще один шаг? Чтобы совсем уже увериться? Он знает, как зовут экономку — мисс Бизли. Он может попросить разрешения повидаться с ней, сказать, что познакомился с Кэролайн год или два назад где-нибудь, может — в Париже, потерял ее адрес, хочет восстановить контакты. Если придерживаться этой простой канвы, удержаться от соблазна расшить ее разноцветными узорами, вряд ли ему может грозить разоблачение. Он знал, что Кэролайн проводила отпуск в Париже в 1986 году, как раз в тот год, что и он был там. Эта деталь выплыла в одном из разговоров в самом начале их встреч, когда они только пытались нащупать общую почву, какие-то общие интересы, обсуждая безобидные темы: путешествия, картины… Ну как бы там ни было, а в Париж он и вправду ездил. Видел Лувр. Можно сказать, что именно там он ее и встретил.

Конечно, надо назваться другим именем. И фамилию другую взять. Имя отца вполне может для фамилии подойти. Персиваль. Чарлз Персиваль. Лучше всего выбрать что-нибудь не совсем обычное. Широко распространенная фамилия может звучать явно фальшивой. Он скажет, что живет в Ноттингеме. Он учился там в университете и хорошо знает город. Странным образом возможность четко представить себе знакомые улицы делала выдумку больше похожей на правду. Он может сказать, что работает там в лаборатории. Лаборантом. Если возникнут другие вопросы, он сможет так или иначе их парировать. Но почему бы им возникнуть, этим другим вопросам?

Он заставил себя уверенным шагом войти в просторный холл. Всего лишь день тому назад ему было бы трудно встретиться глазами с портье. Сейчас же, когда успех дал ему уверенность в себе, он произнес:

— Мне нужно посетить мисс Бизли, в квартире номер три. Не могли бы вы сказать ей, что я — друг мисс Кэролайн Эмфлетт?

Портье вышел из-за конторки и прошел в служебное помещение позвонить по телефону. Джонатан подумал: «А что может помешать мне просто подняться наверх по лестнице и постучать в дверь?» Потом сообразил, что портье сразу же позвонит мисс Бизли и предупредит ее, чтобы дверь ему не открывали. Какую-то безопасность здесь, конечно, обеспечивали, но не так уж надежно.

И минуты не прошло — портье вернулся.

— Все в порядке, сэр, — сказал он. — Вы можете туда подняться. Это на втором этаже.

Джонатан не захотел подниматься на лифте. Двустворчатая дверь красного дерева, с номером из до блеска начищенной меди, с двумя сейфовыми замками и глазком посередине, находилась в фасадной части дома. Джонатан пригладил волосы и позвонил. Он заставил себя смотреть прямо в глазок спокойно и уверенно. Из квартиры не доносилось ни звука, и, пока он ждал, массивная дверь, казалось, разрасталась, превращаясь в устрашающую баррикаду, преодолеть которую мог пытаться лишь самонадеянный идиот. На какой-то миг, вообразив, как некий огромный глаз рассматривает его в дверной глазок, Джонатан с трудом поборол порыв тут же, немедленно сбежать. Но послышались негромкое звяканье дверной цепочки, звук отпираемого замка, и дверь отворилась.