Филлис Джеймс - Комната убийств

— Из наблюдений, которые я вел последний месяц, неминуемо вытекает следующее: если мы хотим выжить, музей Дюпейна должен измениться, и измениться фундаментально. Мы больше не можем оставаться маленьким хранилищем прошлого, которым пользуются немногие знатоки, исследователи и историки. Нам нужно открыться для людей, обучать и направлять, а не просто хранить память о давным-давно прошедших десятилетиях. И самое главное: мы должны шире смотреть на вещи. В мае 2000 года правительство опубликовало следующие материалы, посвященные будущей политике: «Центры общественных перемен: музеи, галереи и архивы — в общее пользование». Приоритет здесь — совершенствование общества, и музеи в связи с этим должны — дальше я цитирую — «…выявлять отвергнутых обществом людей… привлекать их и удовлетворять потребности таких людей… развивать проекты, нацеленные на улучшение жизни людей, рискующих оказаться вне общества». В глазах окружающих мы должны стать проводниками общественных перемен.

Громкий смех Кэролайн был одновременно пренебрежительным и искренним.

— Боже мой, Маркус! И как это ты не возглавил министерство — просто удивительно! Ты обладаешь всем необходимым. Ты проглотил все нынешние словечки одним большим глотком. Так что мы должны, по-твоему, делать? Выйти на Хайгейт и Хэмпстед, чтобы разыскивать публику, желающую почтить нас своим присутствием? Предположим, нам удалось разыскать некоторое количество одиноких матерей (у каждой по два ребенка), геев, лесбиянок, владельцев маленьких магазинчиков и представителей нацменьшинств. И что дальше? Детей завлечь каруселью на лужайке и бесплатными шариками, а остальным посулить чай? Если музей выполняет свою работу как следует, интересующиеся люди — из разных слоев общества — будут в него ходить. На прошлой неделе я водила в Британский музей группу из нашей школы. В половине шестого оттуда повалили самые разные люди: молодые, старые, благополучные, оборванные, черные, белые… Бесплатный вход и притягательность музея — вот почему они туда пришли! Так мы не можем, но у нас есть возможность продолжать делать то же, что делали с тех пор, как нас основал отец. Ради Бога, давай ограничимся только этим! Сложностей нам и так хватит!

Невил сказал:

— Если картины уйдут в другие галереи, никто ничего не потеряет. Они по-прежнему будут вывешены на всеобщее обозрение. Люди по-прежнему будут иметь возможность смотреть на них. Возможно, даже еще больше людей.

Кэролайн отмахнулась:

— Не обязательно. Весьма маловероятно, по моему мнению. У Тейта тысячи картин, которые негде выставить. Сомневаюсь, что Национальная галерея или Тейт сильно заинтересуются нашим предложением. Может быть, в маленьких провинциальных галереях дела обстоят иначе, но нет никакой гарантии, что они захотят получить эти экспонаты. Картинам место здесь. Они — часть продуманной, ясной экспозиции, посвященной времени между войнами.

Маркус закрыл досье и положил сцепленные руки на его обложку.

— До того, как выскажется Невил, я хочу обозначить две вещи. Первое. Условия доверенности сформулированы так, чтобы обезопасить музей Дюпейна от закрытия. Будем считать, у нас нет разногласий по этому поводу. Большинство желает сохранить музей. Из этого следует, что мы не должны доказывать тебе свою правоту. Убеждать — твоя обязанность. Второе. Как тебе кажется, каковы твои мотивы? Не допускаешь ли ты, что твое несогласие обусловлено не разумными соображениями, как то: достаточно ли музей здоров в финансовом отношении, чтобы выжить, выполняет ли он свое предназначение и тому подобное. Может быть, тобой движет жажда мести — мести отцу, для которого музей значил больше, чем семья, больше, чем ты? Если я прав, то не ведешь ли ты себя немного по-детски и не стыдно ли тебе, как добавили бы некоторые?

Слова сидящего по ту сторону стола Маркуса, высказанные мягко, монотонно, без всякой злобы — просто-напросто разумный человек предлагает разумную теорию, — ударили Невила, причинив ему почти физическую боль. Он почувствовал, как отшатнулся, сидя в своем кресле, понимая, что лицо выдало всю силу его смятения. Вопреки воле в нем бушевали удивление, потрясение, гнев — все это лишь подтверждало выдвинутое Маркусом обвинение. Невил ждал битвы, но и представить себе не мог, что брат отважится выбрать столь опасное поле боя. Он чувствовал, как Кэролайн вытянулась вперед, и ощутил на своем лице ее пристальный взгляд. Они ждали его ответа. Невила подмывало сказать, что одного психиатра в семье вполне достаточно, однако передумал: для дешевых шуток момент был неподходящий. Молчание длилось где-то полминуты, за это время он вновь обрел голос и способность говорить спокойно.

— Хоть бы и так. И в отношении меня это правдиво не в большей степени, чем в отношении любого другого члена семьи, — и тем не менее мое решение остается прежним. В дальнейших обсуждениях нет никакого смысла, особенно если они выливаются в составление психологических портретов друг друга. Я не собираюсь подписывать новый договор. А теперь мне пора вернуться к своим пациентам.

В этот момент у него зазвонил мобильный телефон. Невил собирался отключить его на время встречи и забыл. Он прошел к своему плащу и начал шарить в кармане. Звонила его секретарша. У нее не было необходимости представляться.

— Звонили из полиции. Они хотели тебе позвонить, но я сказала, что сообщу сама. Миссис Гиринг попыталась убить себя и своего мужа. Большая доза растворимого аспирина и полиэтиленовые пакеты на голове.

— Они живы?

— Альберта врачи «скорой» откачали. Он будет жить. А она мертва.

Невил закусил губу.

— Спасибо, что сообщили мне. Я перезвоню.

Он положил телефон обратно и на негнущихся ногах пошел к креслу, удивляясь, что может идти. Невил заметил равнодушный взгляд Кэролайн.

— Извините. Мне сообщили, что жена одного из моих пациентов покончила с собой.

Маркус поднял глаза от своих бумаг.

— Но не сам пациент? Его жена?

— Не сам пациент.

— А раз не пациент, незачем было тебя беспокоить.

Невил не ответил. Он сидел, сжав лежащие на коленях руки, и боялся, что брат с сестрой заметят их дрожь. Его охватило исступленное, осязаемое бешенство — вздымающееся, словно блевотина. Невил чувствовал необходимость изрыгнуть его зловонным потоком, будто бы это принесло избавление от боли и чувства вины. Он помнил последние слова, сказанные ему Адой Гиринг: «Думаю, я больше так не выдержу». Она имела в виду именно это! Стоически все переносящая, не жалующаяся, она осознала, что дошла до предела. Поразительно, однако ни Маркус, ни Кэролайн не заметили его смятения — этот разрушительный приступ отвращения к себе. Невил уставился на Маркуса. Брат хмурился, соображал, был спокоен; похоже, формулировал очередной аргумент, разрабатывал стратегию. Лицо Кэролайн было понятнее: она побелела от гнева.