Филлис Джеймс - Тайна Найтингейла

Я находилась в оранжерее, когда сестра Гиринг показывала банку с никотиновым опрыскивателем для роз, и вспомнила о ней, когда надо было убить Фаллон. Я знала, где хранится ключ от оранжереи, и надевала хирургические перчатки, чтобы не оставить отпечатки пальцев. Влить яд в стаканчик с виски, пока Фаллон была в ванной, а питье остывало на ее тумбочке, было легче легкого. Ведь порядок ее действий перед сном никогда не менялся. Я собиралась подержать банку у себя, а потом поставить ее к ней на тумбочку, чтобы создалось впечатление, что она совершила самоубийство. Я понимала, что при этом важно оставить отпечатки ее пальцев на банке, но это не представляло бы труда. Мне пришлось изменить план, потому что около двенадцати позвонил мистер Кортни-Бриггз и вызвал меня в отделение. Я не могла нести банку с собой, потому что в отделении было бы невозможно все время держать сумку при себе, а оставлять ее в комнате мне показалось небезопасным. Тогда я спрятала ее в ведре с песком напротив комнаты Фаллон с намерением извлечь ее оттуда и поставить на тумбочку, когда вернусь в Дом Найтингейла. Но этот план также провалился. Когда я поднялась по лестнице, двойняшки Берт вышли из своих комнат. Сквозь замочную скважину было видно, что в комнате Фаллон горит свет, и двойняшки сказали, что они отнесут ей чашку какао. Я думала, что тело будет обнаружено ночью. Мне ничего не оставалось, как подняться к себе в комнату и лечь спать. Я лежала в постели, ожидая в любую минуту услышать, как поднимется шум. Меня терзали сомнения: то ли двойняшки передумали насчет какао, то ли Фаллон заснула, не выпив свое виски с лимоном. Но спуститься вниз и проверить я не решилась. Если бы я смогла оставить банку с никотином возле постели Фаллон, никто бы и не подозревал, что ее убили, а я совершила бы два идеальных преступления.

Мне нечего больше добавить, кроме того, что никто не знал о моих намерениях и никто не помогал мне.

— Разумеется, это ее почерк, — сказала Мэри Тейлор. — Я нашла письмо у нее на каминной полке, когда, позвонив вам, пошла проверять, все ли в безопасности. Но неужели это правда?

— О да, это правда. Она убила их обеих. Только убийца могла знать, где была спрятана банка с никотином. Было совершенно ясно, что вторая смерть по замыслу убийцы должна походить на самоубийство. Тогда почему банка не была оставлена на тумбочке? Так могло случиться только потому, что убийце помешали в осуществлении ее плана. Сестра Брамфетт была единственной из Дома Найтингейла, кого в ту ночь вызывали в отделение и кому помешали по возвращении зайти в комнату Фаллон. С самого начала подозрение упало на нее. Бутылку с ядом нужно было приготовить в спокойной обстановке, и это должен был сделать кто-то, кто имел доступ к молочным бутылкам и к дезинфицирующему средству и кто мог незаметно носить при себе эту смертельную отраву. Сестра Брамфетт повсюду ходила со своей знаменитой гобеленовой сумкой. Ей не повезло в том, что она случайно взяла бутылку с крышкой не того цвета. Интересно, заметила ли она это сама? Но даже если заметила, у нее не было бы времени поменять крышку. Весь план был рассчитан на то, чтоб в одну секунду поменять бутылки. Ей оставалось надеяться, что никто не обратит внимания на такую деталь. Так все и получилось. Есть еще одно обстоятельство, которое выделяет ее из числа прочих подозреваемых. Она единственная, кто не был свидетелем смерти ни одной из девушек. Она не могла поднять руку на Фаллон, пока та была ее пациенткой. Для нее это было бы невозможно. И в обоих случаях она предпочла не присутствовать на месте убийства. Надо быть психопатом или профессиональным убийцей, чтобы добровольно наблюдать, как умирает твоя жертва.

— Мы знаем, — сказала мисс Тейлор, — что Хедер Пирс была потенциальной шантажисткой. Интересно, какой достойный сожаления случай раскопала она в безотрадном прошлом бедняжки Брамфетт, чтобы потешить свое тщеславие?

— Думаю, вам это так же известно, как и мне. Хедер Пирс узнала о фельзенхаймской истории.

Казалось, она оцепенела. Присев у самого его кресла, она молча смотрела куда-то в сторону. Потом повернулась и взглянула на него.

— Понимаете, она была невиновна. Брамфетт подчинялась авторитарной власти, была приучена считать безоговорочное послушание первейшим долгом медсестры. Но она не убивала своих пациентов. Вердикт того суда в Фельзенхайме был справедлив. А если и не справедлив, то все равно, это вердикт по всем правилам, учрежденный законом. Официально она невиновна.

— Я здесь не для того, чтобы ставить под сомнение вердикт Фельзенхаймского суда, — сказал Далглиш.

Казалось, она не слышит его; словно пытаясь заставить его поверить, она настойчиво продолжала:

— Брамфетт рассказала мне об этом, когда мы вместе учились в Недеркаслской клинике общего профиля. Почти все детство она прожила в Германии, а ее бабушка была англичанкой. После суда ее, естественно, освободили, и через некоторое время в 1944 году она вышла замуж за английского сержанта Эрнеста Брамфетта. Деньги у нее были, и, конечно, это был брак по расчету, только для того, чтобы выбраться из Германии и переехать в Англию. Бабушка ее к тому времени уже умерла, но у нее оставались связи с этой страной. Она приехала в Недеркасл, устроилась там санитаркой и проявила себя настолько способной, что через полтора года без труда уговорила главную сестру принять ее в медучилище. Она не случайно выбрала ту больницу. Там явно не стали бы чересчур копаться в чьем-то прошлом, тем более в прошлом женщины, которая оказалась достойным работником. Больница размещается в огромном викторианском здании, всегда переполнена, вечно не хватает персонала. Мы с Брамфетт вместе закончили училище, вместе прошли курс акушерской подготовки в тамошнем родильном доме и вместе переехали на юг, в больницу Джона Карпендара. Я знаю Этель Брамфетт почти уже двадцать лет. И видела, как она беспрерывно старается искупить все то, что творилось в лечебнице Штейнхоффа. Она была тогда совсем девчонкой. Мы не знаем, что происходило с ней в детские годы в Германии. Мы только знаем, что эта взрослая женщина сделала для больницы и для своих пациентов. Прошлое не имеет к этому никакого отношения.

— До тех пор пока наконец не случилось то, чего она в глубине души боялась больше всего. Пока кто-то из прошлого не узнал ее, — сказал Далглиш.

— Тогда получается, что все эти годы усилий и упорного труда прошли впустую, — возразила она. — Я еще могу понять, почему она считала необходимым убить Пирс. Но при чем тут Фаллон?

— Тому есть четыре причины. Прежде чем заговорить с сестрой Брамфетт, Пирс нужны были какие-то доказательства истории, рассказанной Мартином Деттинджером. Очевидным способом получить их было обратиться к документам суда. Поэтому она попросила Фаллон одолжить ей читательский билет. Она ездила в Вестминстерскую библиотеку в четверг и потом еще раз в субботу, когда ей смогли выдать книгу. Должно быть, она показала ее сестре Брамфетт, когда разговаривала с ней, и, наверное, сказала, у кого взяла читательский билет. Рано или поздно Фаллон попросила бы вернуть его. Очень важно было, чтобы никто не смог выяснить, зачем Пирс понадобился билет или как называется книга, которую она брала в библиотеке. Это один из нескольких существенных фактов, которые сестра Брамфетт предпочла опустить в своем признании. Заменив бутылку молока бутылкой с ядом, она поднялась наверх, взяла библиотечную книгу из комнаты Пирс и прятала ее в пожарном ведре до тех пор, пока у нее не появилась возможность анонимно вернуть ее в библиотеку. Она прекрасно знала, что Пирс не выйдет живой из демонстрационной комнаты. Характерно, что она использовала тот же самый тайник и потом, для банки с никотином. Сестра Брамфетт не отличалась богатым воображением.