Найо Марш - Смерть в белом галстуке

Зал начал вежливо аплодировать, и Сермионский квартет устроился на возвышении. Скрытые осветительные приборы погрузили весь концертный зал во мрак, оставив ярко освещенными только музыкантов. Лорд Роберт почувствовал, как его охватывает знакомое волнение, какое возникает при звуках поющих струн, но он вспомнил, что пришел сюда вовсе не для того, чтобы слушать музыку, и что ему не следует смотреть на ярко освещенный помост, чтобы глаза могли ориентироваться в темноте. И он устремил взгляд на левый подлокотник голубой софы. Мрак постепенно рассеивался, и теперь можно было различить поблескивание парчи и глубокую черную массу, какую представляли собой меха Миссис Хэлкет-Хэккет. Очертания этой массы начали меняться, что-то блеснуло. Лорд Роберт чуть склонился вперед. До него донесся звук, куда более явственный, нежели совершеннейшее пение струн, — звук, издаваемый, когда один предмет трется о другой, скользящий шорох. Контуры массы, какую являла собою миссис Хэлкет-Хэккет, приобрели сначала некую напряженность, а затем как бы обмякли. «Она избавилась от него», — подумал лорд Роберт.

Вплоть до того момента, когда в антракте включили свет, мимо них не прошел никто, и лорд Роберт оценил правильность расчета шантажиста, выбравшего в качестве «почтового ящика» именно голубую софу: позади нее располагалась боковая дверь, которая, как только объявили антракт, тут же распахнулась, и многие направились в комнаты отдыха не через основной вход, а через боковой, проходя при этом за голубой софой. Когда же антракт близился к завершению, публика входила в зал, и люди останавливались поговорить именно позади софы. Лорд Роберт был убежден, что его подозреваемый прошел в комнату отдыха. Он дождался бы, пока свет притушат, подошел бы вместе с отставшими к спинке софы и просунул бы руку за подлокотник. Большинство мужчин и многие женщины вышли покурить, но лорд Роберт оставался прикованным к своему неудобному стулу. Он очень хорошо понимал, что миссис Хэлкет-Хэккет разрывалась от несовместимых желаний: она хотела бы остаться в одиночестве, когда кошель будет изъят, но при этом страстно желала сохранить достоинство. Она обязана была сохранить достоинство. Затем она вдруг пробормотала что-то насчет необходимости попудрить нос, встала и вышла через боковую дверь.

Лорд Роберт продолжал сидеть, склонившись головой на руку: последние минуты антракта он делал все, чтобы сыграть роль пожилого джентльмена, который внезапно заснул. Вновь начали тушить свет, и те из слушателей, что задержались, бормоча извинения, пробирались на свои места. Но небольшая группа людей еще стояла позади софы. На помост тем временем возвратились музыканты.

Кто-то обошел стул лорда Роберта и остановился возле софы.

Лорд Роберт почувствовал, как екнуло у него сердце. Он очень расчетливо установил свой стул — так, чтобы между ним и левым подлокотником софы оставалось пространство. В этом пространстве теперь и оказалась темная фигура. Это был мужчина. Он стоял спиной к подиуму с музыкантами, слегка наклонившись вперед, как бы что-то разглядывая в темноте. Склонился вперед и лорд Роберт. Он очень тонко имитировал некое подобие храпа. Поддерживая правой рукой голову, он сквозь свои толстые пальцы следил за левым подлокотником софы. В узком темном пространстве перед ним возникли очертания руки. Рука была необыкновенно тонка, и он совершенно отчетливо разглядел, что мизинец на ней был такой же длины, что и средний палец.

Лорд Роберт всхрапнул.

Рука скользнула в темноту. При движении назад пальцы ее сжимали кошель миссис Хэлкет-Хэккет.

Точно музыкальный комментарий, с подиума взвилось торжествующее крещендо, прозвучавшее, впрочем, достаточно иронично. В этот момент возвратилась миссис Хэлкет-Хэккет, уже попудрившая свой нос.

Бал, который леди Каррадос дала своей дочери Бриджет О'Брайен, бесспорно удался. Следует отметить, что, начиная с половины одиннадцатого, когда сэр Герберт и леди Каррадос заняли свое место на верхней ступени двухпролетной лестницы и принялись пожимать руки первым гостям, и до половины четвертого утра, когда оркестр, бледный от выпитого и еле держащийся на ногах, сыграл национальный гимн, не было момента, когда хоть кто-то из молодых людей сумел бы свободно найти дебютантку, с кем ему хотелось бы потанцевать, и избежать внимания той, кто его вовсе не привлекала. Правда, гости начали втихую разбегаться по другим вечеринкам, неслышно просачиваясь сквозь двери и малодушно боясь признаться, что им скучно, но никакой трагедии в этом не было. Однако общая структура, разработанная по образцам леди Каррадос, мисс Харрис и Димитрия, вовсе не рассыпалась, подобно замку на песке под нахлынувшей волной скуки, а стойко держалась до конца. Отсюда и понятно, что успех был безоговорочным.

Что же касается шампанского, то тут леди Каррадос и мисс Харрис, несомненно, преуспели. Оно текло рекой не только в комнате для ужинов, но и в буфете. Невзирая на то бесспорное обстоятельство, что дебютанткам пить не положено, люди Димитрия все же открыли две сотни бутылок «Хайдсика» 28-го года, и под конец, бросив беглый взгляд, так сказать, за кулисы, сэр Герберт с законной гордостью обозрел длинные ряды пустых бутылок.

Снаружи дома было не по сезону холодно, и дыхание охранников смешивалось с облачками прозрачного тумана. Двигаясь по красной ковровой дорожке, ведущей от машин к парадному подъезду, гости проходили между двух групп людей с расплывающимися в тумане лицами. И пока эти охранники наслаждались теплым и праздничным ароматом цветов и дорогих духов, смесь запахов и тумана проникала и в двери парадного подъезда, так что лакеи в холле время от времени говорили друг другу, что для июня ночь чересчур душная.

К полуночи успех бала стал очевиден, и всякий из гостей при первой же возможности мог сказать об этом леди Каррадос. Она ушла со своего места на верхней ступени и направилась в бальный зал. Проходя через зал в его противоположную часть, где собрались матроны, она выглядела поистине прекрасно. По пути ей повстречалась дочь, танцующая с Доналдом Поттером. Бриджет ослепительно улыбнулась матери и левой рукой весело помахала ей; правой она упиралась Доналду в грудь, рукав его черного смокинга врезался в белый туман платья, а пальцы уверенно, по-мужски обнимали ее за спину. «Она влюблена в него», — подумала леди Каррадос. И поверх всех тревог, с которыми она теперь была неразлучна, ей вспомнился разговор с дядей Доналда. Вдруг она поразилась тому, как это женщины всегда терзаются в одиночестве, и, проходя по бальному залу, улыбаясь, она неожиданно упала прямо среди танцующих. Она так и лежала, пока играл оркестр; открыв глаза, она увидела множество ног; кто-то помог ей встать, и она попросила побыстрее увести ее, пока никто ничего не заметил. Ее пальцы сжимали сумочку. Пятьсот фунтов! В банке она сказала клерку, что хочет оплатить некоторые расходы по балу наличными. Это было ошибкой. Ей следовало послать мисс Харрис с чеком и никому ничего не объяснять. Было уже двенадцать. В письме говорилось, что сумку она должна оставить на маленьком шератоновском письменном столике в зеленой комнате до часу. Она сделает это по пути в комнату для ужинов. Но там находилась эта странная протеже Хэлкет-Хэккет, и как всегда без партнера. Леди Каррадос в отчаянии огляделась: по счастью, к девушке торопился ее супруг. И она вдруг почувствовала к нему нежность: почему бы ей не подойти к нему ночью и все не рассказать? А потом сесть, откинуться и принять неизбежное? Нет. Она, должно быть, и впрямь серьезно заболела, если ей приходят в голову подобные мысли. Но вот она уже и в углу с матронами, и здесь же, слава богу, леди Аллейн, а возле нее свободный стул.