Найо Марш - Смерть в белом галстуке

— Случилось так, что вы ничего не понимаете, — коротко ответила Трой. — А, собственно, какого черта?

Она взяла сигарету и повернулась к нему, показывая, что хотела бы зажечь ее. Темная короткая челка свесилась со лба. Аллейн зажег сигарету, бросил спичку в огонь и подергал за челку.

— Негодяйка, — сказал он отрывисто. — А я так рад, что вы пришли ко мне.

— Вот что я вам скажу, — отозвалась Трой уже дружелюбнее. — Меня это всегда пугало. Ну, любовь и все такое.

— Физическая сторона?

— Да, и это тоже, но куда больше — все вместе. Это истощает полностью. В душевном смысле не менее чем в физическом.

— Мое царство — мир разума.

— Мне кажется, этого быть не должно, — сказала Трой.

— А я с некоторым даже ужасом полагаю, что все еще так и есть, ну, не думаете же вы, что в самом близком из всех возможных союзе двоих непременно возникнут моменты, когда каждый несет переживания в самом себе, совершенно один? Впрочем, так, наверное, и есть, иначе не изумлялись бы мы в тех редких случаях, когда удается прочесть мысли друг друга.

Трой взглянула на него с той смущенной решимостью, что обычно переворачивала ему душу.

— Так вы читаете мои мысли? — спросила она.

— Не слишком разборчиво, Трой. Я бы и не осмелился, даже если бы и смог.

— А я ваши иногда читаю. И это тоже помогает мне лучше защититься от вас.

— Если бы вы смогли прочесть их сейчас, — сказал Аллейн, — вы, возможно, перепугались бы.

Василий принес чай. Он запыхался, и Аллейн тотчас понял, что старый слуга успел сбегать в свой любимый кулинарный магазинчик за углом и приобрести икру. Он приготовил целую гору гренок с маслом, нарезал лимоны и в огромный бочонок стюартовских времен налил чай. Бочонок этот принадлежал леди Аллейн, и сын позаимствовал его только для того, чтобы показать коллекционеру. Василий улучил также момент и переоделся во все лучшее, вид у него был извиняющийся, а лицо расплывалось в улыбке, и, устанавливая эти деликатесы на низкий столик перед Трой, он что-то нашептывал про себя.

— Пожалста, пожалста, — проговорил он, — если што-то ишшо нужно, сэр… Может, я што не…

— Нет-нет, — поспешил заметить Аллейн, — все просто замечательно.

— Икра! — сказала Трой. — И божественный чай, я так рада.

Василий громко рассмеялся, заизвинялся, затем низко поклонился и бесшумно прикрыл за собой дверь, как это делают субретки во французских комедиях.

— Как вам этот старый обалдуй? — сказал Аллейн.

— Кто он?

— Русский, он перешел сюда из моего прежнего дома и практически настоял, чтобы его оставили здесь. Вам приходилось есть икру и запивать ее русским чаем? Он сюда еще и молока добавил.

— Молока я не хочу, а икру съем, — сказала Трой. Когда трапеза закончилась и Василий убрал посуду, Трой объявила:

— Мне надо идти.

— Еще нет.

— Разве вам не следует быть в Скотленд-Ярде?

— Если я понадоблюсь, мне позвонят.

— Мы даже не помянули Банчи.

— Нет.

— Вы не освободитесь сегодня вечером пораньше?

— Не знаю, Трой.

Аллейн сел у ее кресла на скамеечку для ног, и Трой теперь видела только его голову и то, как он обхватил ее своими длинными тонкими пальцами.

— Если вы не против, давайте не будем говорить о деле. Я только хочу, чтобы вы знали: если вам это нужно, то я здесь.

— Вы здесь. Я пытаюсь этим воспользоваться. Вы когда-нибудь это повторите, как вы думаете? Знаете, я поклялась, что в этот благословенный день не произнесу ни слова о любви. Так что будет лучше, если мы все-таки поговорим о деле. Пусть с моей стороны это будет отвратительно, но я скажу вам, что могла бы сегодня вечером способствовать аресту.

— Вы знаете, кто убил Банчи?

— Полагаю, да. Если вечернее шоу сегодня пройдет как надо, то появится возможность произвести арест.

Он повернулся и взглянул ей в лицо.

— А мне снова работа! Почему это дело вас так задевает?

— Не понимаю, — сказала Трой, — ничего серьезного, во всяком случае, ничего такого, что звучало бы убедительно. Просто меня охватывает ужас при мысли о смертной казни. Даже не знаю, согласна ли я с общепринятыми доводами против нее. Это что-то из ряда кошмаров. Как клаустрофобия. В детстве я обожала легенды Ингоддсби. Однажды я поняла одну из них — о моем лорде Томнодди и о повешении. Впечатление это произвело на меня поразительное. Я видела это во сне. Я не могла выбросить это из головы. Я листала книгу, зная, что непременно наткнусь на это место, боялась думать об этом и… все же читала. Я даже это зарисовала.

— Наверное, помогло.

— Не думаю. Мне кажется, многие люди даже с меньшим воображением в душе боятся полицейских. Так было и со мной. Я об этом никогда не говорила, но видите, стоило нам с вами столкнуться с подобным делом, которое закончится тем, что вы кого-то арестуете, я уже поняла… — голос ее дрогнул. — Затем процесс, и все закончится… — в нервном порыве она дотронулась до его головы, — вы здесь ни при чем, и я так переживала, чтобы вы были ни при чем.

Аллейн притянул ее руку к губам.

Наступила тишина. Все, что он когда-либо чувствовал, малейшая frisson, [47] Здесь: дрожь от нетерпения (фр.). сильнейшее горе, минимальное раздражение, величайшая радость, любая мелочь, доставлявшая наслаждение, — все казалось лишь преддверием к этому моменту, когда ее рука мягко прижималась к его губам. Он встал и склонился над ней, и, по-прежнему держа ее руку, словно талисман, произнес сквозь ее ладонь:

— Все должно быть правильно. Клянусь, что так и будет. Не могу же это чувствовать я один! Трой!

— Не теперь, — прошептала Трой. — Сейчас больше не надо. Пожалуйста.

— Хорошо.

— Пожалуйста.

Он склонился еще ниже, сжал обеими руками ее лицо и поцеловал ее прямо в губы, чувствуя, что поцелуем вдыхает в нее жизнь. Затем разжал руки.

— И не надейтесь, что я попрошу у вас прощения, — сказал он. — Вы не имеете права не обращать на это внимания. Вы, девочка моя, уж слишком особенны. Я ваш мужчина, и вы это знаете.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Этого-то и недоставало, — добавил Аллейн. — Решительного мужика.

— Наглого индюка, — недовольно возразила Трой.

— Знаю-знаю, но в конце концов это не показалось вам нестерпимым. Ради бога, Трой, почему нам не быть честными друг перед другом? Когда я вас поцеловал, страсть охватила вас, как пламя. Не мог же я это выдумать!

— Нет.

— Казалось, всем телом вы кричали о том, что любите меня. Как мне не быть решительным?

— А как мне остаться безразличной?

До него дошло, что она действительно потрясена происшедшим, и тогда волна невыразимой жалости нахлынула и затопила все его мысли.

— Пппростите, — он начал даже заикаться. — Простите, ради бога!

— Сейчас, — медленно произнесла Трой, — позвольте, я уйду. Мне надо все обдумать. Я постараюсь быть откровенной. Уверяю, я не думаю, что любила вас. Мне кажется, что я и не могла бы полюбить вас, — ведь меня возмущало, что, когда бы мы ни встретились, вы то и дело что-то требовали от меня. А физической любви я не понимаю. Не знаю, что она означает. Я была просто испугана. Вот и все.