Агата Кристи - Лебединая песня

Француза окружили, выражая ему благодарность и симпатии. Несмотря на свои шестьдесят лет, Эдуард Бреон был еще очень интересен и сохранил способность покорять сердца.

– Минуточку, – сказала леди Растонбери, – а где мадам? Ах, да вот же она!

Пола Незоркофф не утруждала себя чрезмерными благодарностями баритону. Она осталась сидеть, как сидела, в кресле с высокой спинкой в тени камина. Огня в камине не разводили, потому что и так было очень тепло, и певица обмахивалась огромным веером. Она казалась такой отрешенной от всего мирского, что леди Растонбери на минуту даже подумала, не сердится ли она на нее за что-то, и подошла представить ей Бреона.

Последний раз взмахнув веером, Пола отложила его и протянула французу руку. Бреон низко склонился над ней, и слабый вздох сорвался с губ примадонны.

– Мадам, – проговорил Бреон, – мы никогда не пели с вами вместе. В этом виновен мой преклонный возраст. Но наконец судьба мне улыбнулась и вознаградила меня.

– Вы очень добры, сэр, – с ответной улыбкой сказала Пола. – Когда я была начинающей певицей, я могла лишь издали преклоняться перед вами. Ваш Риголетто – это такое искусство, такое совершенство, какого никто, кроме вас, не мог достичь.

– Увы, – Бреон подавил вздох, – мои лучшие дни прошли. Скарпиа, Риголетто, Радамес – сколько раз я их пел! А теперь... я уже почти ничто.

– Напротив... сегодня...

– Да, мадам, я забыл, сегодня мы поем с вами.

– Вы со многими пели «Тоску», – надменно сказала Незоркофф, – но со мной ни разу.

– Я сумел по достоинству оценить честь, оказанную мне, мадам, – проникновенно проговорил Бреон.

– Эта роль требует от актрисы не только певческих данных, но и драматических, – заметила леди Растонбери.

– Очень справедливо замечено, – сказал Бреон. – Помню, когда я был еще совсем молодым, однажды я случайно зашел в маленький театрик в Милане. Билет стоил мне всего две лиры, но в тот вечер я услышал голос, достойный «Метрополитен» Нью-Йорка. Совсем молоденькая девушка пела Тоску, словно ангел. Я никогда не забуду ее голоса в «Висси д’Арт», такого чистого, такого прозрачного. Но ему не хватало драматической силы.

Незоркофф склонила голову.

– Это приходит позднее, с опытом, – сдержанно заметила певица.

– Совершенно справедливо! И я заинтересовался карьерой этой молодой девушки, Бианки Капелли. Благодаря мне ее заметили. Но она не сумела воспользоваться этим. Она как-то глупо испортила себе карьеру. – Бреон пожал плечами.

– Как это? – спросила Бланш Эмери, дочь леди Растонбери, тоненькая, грациозная голубоглазая девушка двадцати четырех лет.

Француз вежливо повернулся к ней:

– Представьте себе, она скомпрометировала себя с подозрительным типом самого низкого пошиба. Его преследовал закон и потом осудили на смерть. Бианка Капелли умоляла меня тогда вмешаться и спасти ее любовника.

– И вы... вы помогли ей? – прерывающимся от волнения голосом спросила девушка.

– Я? Что я мог сделать? В чужой стране?..

– Но, очевидно, вы были известны там? – предположила Незоркофф.

– Допустим даже, что был известен, но не собирался злоупотреблять своим влиянием. Преступник не стоил этого. А что касается ее, то для нее я сделал все, что мог.

Он тонко улыбнулся каким-то своим мыслям, и молодая англичанка, заметив это, не могла не подумать, что он о чем-то умалчивает, рассказывая эту историю.

– Вы сделали все, что могли, – сказала Пола. – Это очень благородно с вашей стороны. Думаю, эта девушка была вам за это признательна?

– Парня казнили, – сказал француз, пожав плечами, – а девушка ушла в монастырь. Мир потерял такую певицу...

– Мы, русские, не так постоянны, – заметила Незоркофф.

Бланш Эмери заметила удивленное выражение на лице Коуэна. Он собирался что-то сказать, но Пола взглядом запретила ему это делать, и он повиновался.

На пороге главного входа появился дворецкий.

– Обед, – объявила леди Растонбери. – Мне очень жаль вас обоих, жаль, что вы сейчас вынуждены поститься, но зато потом я обещаю вам отличный ужин.

– Будем надеяться. – Пола усмехнулась.

Закончился первый акт «Тоски». Зрители зашевелились, начались обычные в таких случаях разговоры. Члены королевской семьи, сидевшие в первом ряду на трех бархатных креслах, казалось, были очень довольны. В зале тихо обменивались впечатлениями. Единогласно было решено, что Незоркофф еле-еле поддерживает свою великую репутацию, и лишь очень немногие в зале поняли, что именно тут певица показала все свое мастерство: она сберегала голос и силы, показав Тоску легкомысленной, фривольной, играющей в любовь, кокетливо ревнивой и требовательной. И хотя голос Бреона уже не имел прежней силы, тем не менее он дал великолепный набросок характера Скарпиа-циника, изредка проявляющегося в чертах повесы. Он всего лишь позволял угадывать его тонкое коварство. В последнем пассаже, когда Скарпиа задумчиво стоит, перебирая в памяти план, который поможет ему завоевать Тоску, Бреон показал замечательное мастерство. Но вот занавес снова поднялся над сценой в апартаментах Скарпиа. Второй акт.

На этот раз Незоркофф проявила весь свой талант: она предстала перед зрителями обезумевшей женщиной, игравшей свою роль с уверенностью безупречной актрисы. Об этом говорило все: ее легкий поклон Скарпиа, ее небрежная любезность с ним, ее веселые реплики. В этой сцене Пола играла глазами, только они одни говорили на ее бесстрастном, улыбающемся лице. Только взгляд выдавал ее истинные чувства. И вот сцена муки, крушения надежд Тоски, ее полная беспомощность, когда она бросается к ногам Скарпиа, отдаваясь на его милость. Старый лорд Лекомер, знаток музыки, сделал в этом месте одобрительный жест, а иностранный посол, его сосед, прошептал:

– Сегодня актриса превзошла себя! Я еще никогда не видел ее такой на сцене!

И Лекомер не мог не согласиться с ним.

А Скарпиа тем временем назвал свою цену. Тоска в ужасе бежит к окну. Затем слышится отдаленный звук барабанов, и героиня бросается на диван, пряча лицо в подушки. Склонившись над ней, Скарпиа описывает ей детали приготовлений: уже ставят виселицу... Затем тишина, глухая, изредка прерывающаяся грохотом барабанов.

Голова Тоски свешивается с дивана и почти касается пола. В резком контрасте со страстью, бушующей в сердце, и болью последних двадцати минут поднимается ее голос, все выше, выше, – голос прозрачный и чистый, голос, как она только что говорила Коуэну, ребенка из хора или ангела.

«Висси д’Арт»...

Голос ребенка, полный невинности и удивления. Затем она снова умоляет его на коленях – так длится до прихода Сполетты. Тоска в изнеможении соглашается, и Скарпиа произносит роковые двусмысленные слова. Сполетта выходит. Наконец – драматический момент, когда Тоска, поднимая дрожащей рукой бокал с вином, видит на столе нож, хватает его и прячет за спину.