Агата Кристи - Лебединая песня

Бреон встает – великолепный, пылающий страстью:

– Тоска, финалементе миа! [1]

Быстрый как молния удар кинжала – и переходящие в свистящий шепот слова мести Тоски.

Незоркофф превзошла себя. Произнесено-пропето последнее проклятие, и затем удивительно спокойный голос наполнил театр:

– Ор льи пердоно.

Это была нежная песня смерти, конца земного существования. Героиня пела над телом любимого, ставила вокруг свечи, положив на грудь распятие. Последняя задержка на пороге, взгляд назад, бой барабанов, падение занавеса...

На этот раз зрители, полные энтузиазма, аплодировали, но длился экстаз недолго. Кто-то выбежал из-за кулис, что-то сказал на ухо лорду Растонбери, и тот сделал знак сэру Дональду Калторпу, известному медику. Новость распространилась мгновенно. Произошел несчастный случай: тяжело ранили Бреона, он получил удар кинжалом – Незоркофф совсем потеряла голову, настолько перевоплотилась в свою роль, что вонзила оружие в своего партнера.

Лорд Лекомер, разговаривавший со своим соседом, послом, почувствовал прикосновение руки к своему плечу и обернулся. Это была Бланш Эмери.

– Это не несчастный случай, – сказала девушка. – Я уверена. Вы слышали перед обедом рассказ о молодой певице? Та самая Бианка Капелли и есть Пола Незоркофф. Когда она объявила, что она русская, я видела, как удивился Коуэн.

– Дорогая моя Бланш, что вы выдумываете? – спросил лорд Лекомер.

– Я просто уверена в этом! На столе в ее комнате лежит открытый журнал, где помещена фотография мистера Бреона в его деревенском доме. Певица устроила и болезнь бедняги итальянца.

– Но зачем? – вскричал лорд Лекомер. – Зачем? С какой целью?

– Разве это так уж трудно понять? Вспомните историю Тоски! Он хотел завладеть ею там, в Италии, но она оставалась верной своему любимому. Того осудили на смерть, она умоляла Бреона о помощи, и он обещал, но так ничего и не сделал. И она отомстила. Разве вы не слышали, как прозвучало: «Я Тоска!» И я видела по лицу Бреона, что он узнал ее в этот момент.

Пола Незоркофф неподвижно сидела в артистической уборной, закутавшись в свое горностаевое манто. В дверь постучали.

– Войдите.

Появилась заплаканная Элиз:

– Мадам, мадам, он умер! И...

– Да?

– Не знаю, как вам сказать, мадам... Там двое полицейских хотят поговорить с вами.

– Я готова, – просто сказала Пола Незоркофф, вставая. Она расстегнула и сняла с шеи жемчужное колье, вложив его в руку, машинально протянутую горничной. – Это вам, Элиз. Вы верно служили мне, а там, куда я отправляюсь, оно мне не понадобится. Я никогда уже не спою Тоску.

В дверях она на мгновение остановилась и бросила прощальный взгляд через плечо, чтобы запечатлеть в памяти и этот волнующий запах кулис, и эту уборную – святая святых артиста, олицетворявшую собой тридцать лет ее блистательной карьеры и ее последнюю ступень. Закрыв на мгновение глаза, она прошептала последние слова другой оперы:

– Э финита ля комедиа! [2]

Наконец ты моя! ( ит .)

Комедия окончена! ( ит .)