Агата Кристи - Прилив

– В десять минут одиннадцатого?

– Около того. Наши часы никогда не показывают точное время.

– Около того, – задумчиво повторил Пуаро. – Это был не единственный звонок вам в тот вечер? – деликатно осведомился он.

– Нет, – кратко ответила Линн.

– Дэвид Хантер звонил вам из Лондона?

– Да. – Она внезапно вспылила: – Полагаю, вы хотите знать, что он сказал?

– О, я бы не осмелился…

– Можете знать! Дэвид сказал, что уходит из моей жизни, что он для меня слишком плох и никогда не сможет исправиться – даже ради меня.

– И так как это, по-видимому, правда, она не пришлась вам по вкусу, – заметил Пуаро.

– Я надеюсь, что он уедет, – конечно, если его полностью оправдают… Надеюсь, что они оба уедут в Америку или куда-нибудь еще. Тогда, возможно, мы перестанем о них думать и научимся рассчитывать только на себя. Мы перестанем исходить злобой…

– Злобой?

– Да. Впервые я это почувствовала однажды вечером у тети Кэти – она устроила нечто вроде приема. Возможно, это было потому, что я только вернулась из-за границы и все воспринимала обостренно, но я просто в воздухе чувствовала злобу нашего семейства к Розалин. Мы все желали ей смерти! Это ужасно – желать смерти человеку, который не причинил тебе никакого вреда!

– Разумеется, ее смерть – единственное, что может принести вам практическую пользу, – деловым тоном заметил Пуаро.

– Вы имеете в виду – финансовую? Само пребывание здесь Розалин действовало на нас разлагающе! Завидовать человеку, ненавидеть его и у него же попрошайничать – такое никому не на пользу. А теперь Розалин совсем одна в «Фарроубэнке» – ходит как привидение, смертельно напугана и выглядит так, словно вот-вот сойдет с ума. И она не позволяет никому из нас помочь ей! Мы все пытались… Мама предлагала ей погостить у нас, тетя Франсис приглашала ее к себе. Даже тетя Кэти предложила пожить с ней в «Фарроубэнке». Но Розалин не хочет иметь с нами никакого дела, и я ее не порицаю. Она даже не захотела повидаться с бригадиром Конроем. По-моему, она больна – больна от беспокойства, страха и горя. А мы ничего не можем сделать, потому что она нам не позволяет.

– А вы сами предпринимали какие-нибудь попытки?

– Да. Я ходила к ней вчера и спросила, не могу ли я как-нибудь ей помочь. Розалин посмотрела на меня… – Линн неожиданно вздрогнула. – По-моему, она меня ненавидит. Она сказала: «Вы – в последнюю очередь!» Думаю, Дэвид велел ей оставаться в «Фарроубэнке», а Розалин всегда его слушается. Роули приносил ей яйца и масло из «Плакучих ив». Кажется, он единственный из нас, кто ей нравится. Она поблагодарила его и сказала, что он всегда был к ней добр. Конечно, Роули очень добрый…

– Некоторые люди, которые несут на своих плечах слишком тяжелое бремя, – промолвил Пуаро, – вызывают огромную жалость и сочувствие. Я испытываю колоссальную жалость к Розалин Клоуд и с радостью оказал бы ей помощь, если бы мог. Даже теперь, если бы только она меня выслушала… – Он поднялся с внезапной решимостью. – Давайте пойдем в «Фарроубэнк», мадемуазель.

– Вы хотите, чтобы я пошла с вами?

– Если вы готовы проявить великодушие и понимание.

– Конечно! – воскликнула Линн.

Им понадобилось всего около пяти минут, чтобы добраться до «Фарроубэнка». Подъездная аллея вилась между аккуратно посаженными кустами рододендронов. Гордон Клоуд не жалел ни трудов, ни расходов, чтобы сделать «Фарроубэнк» как можно более презентабельным.

Горничная, открывшая парадную дверь, казалось, удивилась при виде посетителей и засомневалась, смогут ли они повидать миссис Клоуд. Она объяснила, что мадам еще не встала, но провела их в гостиную, а сама поднялась наверх.

Пуаро огляделся вокруг. Он сравнивал эту комнату с гостиной Франсис Клоуд, которая отражала характер ее хозяйки. Гостиная в «Фарроубэнке» была абсолютно безликой – она свидетельствовала только о богатстве, уравновешенном хорошим вкусом. О последнем позаботился Гордон Клоуд – все здесь отличалось высоким качеством и даже художественными достоинствами, но нигде не ощущалось никакой печати индивидуальности владельцев дома.

Розалин жила в «Фарроубэнке», как иностранец мог бы жить в «Рице» или «Савое».

«Интересно, – думал Пуаро, – что, если бы…»

Линн прервала его размышления, спросив, о чем он думает и почему выглядит таким мрачным.

– Говорят, мадемуазель, что грех карается смертью. Но иногда карой может быть и роскошь. Неужели легче быть оторванным от привычной жизни, лишь изредка ловя ее проблески, когда путь назад уже закрыт…

Он не договорил. Горничная, отбросив всякую чопорность и став всего лишь испуганной женщиной средних лет, ворвалась в комнату, задыхаясь от волнения.

– О, сэр, мисс Марчмонт… – с трудом вымолвила она. – Хозяйка наверху… Ей очень плохо… Она не отвечает, я не могу ее разбудить, и руки у нее такие холодные…

Пуаро резко повернулся и выбежал из гостиной. Линн и горничная последовали за ним. Они поднялись на второй этаж, и горничная указала на открытую дверь перед лестницей.

За дверью находилась большая красивая спальня – солнечные лучи, проникая через открытые окна, падали на светлые дорогие ковры.

В массивной резной кровати лежала Розалин. Она казалась спящей. На щеках темнели длинные ресницы, голова покоилась на подушке. Рука сжимала носовой платок – как у ребенка, который плакал перед сном.

Пуаро взял ее за руку, пытаясь нащупать пульс. Холодная как лед рука поведала ему то, о чем он уже догадался.

– Она мертва уже некоторое время, – тихо объяснил он Линн. – Умерла во сне.

– О, сэр, что же нам делать? – Горничная разразилась рыданиями.

– Кто был ее врачом?

– Дядя Лайонел, – ответила Линн.

– Позвоните доктору Клоуду, – велел Пуаро горничной.

Та вышла из спальни, продолжая всхлипывать. Детектив начал бродить взад-вперед по комнате. Возле кровати лежала картонная коробочка с надписью: «Принимать по одному порошку перед сном». Пользуясь носовым платком, он открыл ее. Там оставалось три порошка. Пуаро подошел к камину, затем к письменному столу. Стул перед ним был отодвинут, папка с промокательной бумагой открыта. На столе лежал лист бумаги, на котором было нацарапано нетвердым детским почерком:

«Я не знаю, что делать… Больше я так не могу… Я была грешницей. Я должна все рассказать кому-нибудь и обрести покой… Я не хотела так грешить. Просто не знала, что из этого выйдет. Я должна написать…»

Текст обрывался посреди фразы. Рядом лежала ручка. Пуаро стоял, глядя на бумагу. Линн застыла у кровати, не сводя глаз с мертвой девушки.

Внезапно дверь резко отворилась, и в комнату шагнул Дэвид Хантер.

– Дэвид! – Линн рванулась к нему. – Тебя отпустили? Я так рада…