Агата Кристи - Почему не Эванс? [litres]

– Ничего сделать уже нельзя, – подытожил он. – Время его на исходе. Бедолага сломал позвоночник. Так-так. Полагаю, он не знал пути и, попав в туман, сорвался с обрыва. Сколько уже раз я говорил местному совету, что здесь надо поставить ограждение.

Он встал:

– Пойду схожу за помощью, договорюсь о том, чтобы тело подняли наверх. Не то стемнеет прежде, чем узнают, где мы. Ты останешься здесь?

Бобби кивнул.

– Так, значит, ему уже нечем помочь? – спросил он.

Доктор качнул головой:

– Нечем. Но долго он не протянет – пульс быстро слабеет. Продержится еще минут двадцать. Возможно, придет в сознание перед самым концом, но, скорее всего, этого не случится. Все же…

– Тем не менее, – поторопился сказать Бобби, – я останусь. А вы идите. Вот если он придет в себя, какое-нибудь лекарство ему не поможет ли?.. – Он умолк.

Доктор покачал головой.

– Больно ему не будет, – проговорил он. – Никакой боли этот человек не почувствует. – И, повернувшись, начал взбираться по тропе наверх.

Бобби провожал врача взглядом до тех пор, пока тот не исчез за краем обрыва, предварительно помахав молодому человеку рукой.

Сделав шаг-другой вдоль узкого карниза, Бобби уселся на выступ скалы и раскурил сигарету. Происшествие потрясло его. До сих пор ему не приводилось лично сталкиваться ни с тяжелой болезнью, ни со смертью.

Как несправедлив этот мир! Клуб тумана, поднявшийся снизу в такой чудный вечер, один неудачный шаг – и жизнь кончена. Притом такой здоровый с виду человек – наверное, ни дня в жизни ничем не болел. Смертная бледность, постепенно проступавшая на щеках несчастного, не могла спрятать глубокий загар. Загар человека, обитавшего под открытым небом, возможно, за границей. Бобби попытался повнимательнее рассмотреть умирающего – жесткие завитки каштановых волос, слегка тронутых на висках сединой, крупный нос, сильная челюсть, зубы, белевшие между чуть раздвинутыми губами. И еще широкие плечи. И тонкие, но жилистые ладони. Ноги лежали под неестественным углом к телу.

Поежившись, Бобби снова обратил свой взгляд к лицу незнакомца. Привлекательное лицо – веселое, решительное, смекалистое. Глаза, решил он, наверное, окажутся голубыми. И едва он дошел до этого места в своих размышлениях, глаза внезапно открылись.

Они действительно оказались голубыми – чистыми и яркими. И смотрели прямо на Бобби. В них не было ничего мутного и неопределенного. Взгляд этот принадлежал абсолютно осознающему себя человеку. Он был полон внимания и одновременно как бы вопроса.

Бобби торопливо поднялся и подошел к неизвестному. Но прежде чем молодой человек оказался с ним рядом, лежащий заговорил. Причем не слабым голосом, а звонким и чистым.

– Почему не Эванс? – спросил он.

А затем тело его странным образом содрогнулось, глаза закрылись, челюсть свисла.

Он умер.

Бобби наклонился к нему, но места для сомнений не оставалось. Человек этот был мертв. Пришел в последний миг в сознание, задал неожиданный вопрос, а потом умер.

С легким смущением Бобби запустил руку в карман мертвеца, достал из него шелковый платок и почтительно прикрыл им мертвое лицо. Ничего большего для покойника он сделать не мог.

И тут же заметил, что при этом выронил из кармана кое-что еще – фотоснимок, и, возвращая его на место, увидел запечатленное на нем лицо, странным образом немедленно врезавшееся в его память. Красивое лицо с широко посаженными глазами. Лицо женщины уже не юной, но еще не тридцатилетней, причем красота этой особы обладала какой-то властностью, которая – а не сама по себе красота – приковала к себе воображение молодого человека. «Такую сложно забыть», – подумал он.

Аккуратно и почтительно он вернул фотографию на прежнее место и уселся ждать возвращения доктора.

Время тянулось очень медленно – так, во всяком случае, казалось ему. Кроме того, он вдруг вспомнил о том, что обещал отцу играть на органе во время вечерней службы, начинавшейся в шесть часов, а теперь до шести оставалось десять минут. Естественно, потом отец поймет обстоятельства, но тем не менее следовало послать ему весточку с доктором. Преподобный Томас Джонс обладал чрезвычайно нервическим темпераментом. По складу своему он был излишне склонен раздражаться из-за пустяков, и, когда начинал волноваться, пищеварительный аппарат его приходил в крайнее возмущение, заставляя своего обладателя претерпевать мучительную боль. Бобби, считавший своего отца ничтожным и жалким старым ослом, все же чрезвычайно любил его.

Преподобный Томас, со своей стороны, считавший своего четвертого сына удивительно ничтожным и жалким юным ослом, все еще пытался произвести благодетельное воздействие на молодого человека.

«Бедный папашка, – размышлял Бобби, – должно быть, уже закипает, не зная, начинать ему службу или нет. И заведет себя до такой степени, что у него снова начнет болеть желудок, а потом не сумеет поужинать. Ему не хватит ума понять, что я не стал бы подводить отца, если бы такой ситуации можно было избежать… Впрочем, какая разница? Подобная мысль даже не придет ему в голову. Когда человек переваливает за пятьдесят, он теряет всякие остатки разума, начинает терзать себя из-за пустяков, которым цена полтора пенни. Наверное, стариков просто неправильно воспитывали, и теперь они не могут вести себя иначе. Бедный старый папочка, ума-то у него как у цыпленка!»

И он продолжил размышления, соединяя привязанность к отцу с негодованием на него.

Вся проведенная дома жизнь представлялась ему одной долгой жертвой, принесенной сомнительным идеям родителя. Мистер Джонс, со своей стороны, воспринимал этот отрезок времени как длительное жертвоприношение, не понятое и не оцененное младшим поколением. Насколько же может различаться восприятие одного и того же даже близкими людьми!

Но куда запропастился этот доктор? Ему уже давно пора вернуться!

Бобби поднялся на ноги и недовольно притопнул. И в этот самый момент услышал какой-то шорох и посмотрел верх, полагая, что пришла помощь и бдение его закончено. Но это был не доктор, а незнакомый ему мужчина в широких брюках-гольф.

– Послушайте, – молвил приятным тенорком неизвестный, – в чем, собственно, дело? Случилось несчастье? Могу ли я чем-то помочь? – Бобби не очень четко видел его, потому что уже быстро смеркалось.

Он объяснил ситуацию, а незнакомец выразил подобающее сожаление.

– Значит, я ничем не могу помочь? – спросил он. – Может, сходить за помощью или сделать что-то еще? – Бобби пояснил, что за помощью уже послали, и спросил, не видит ли его собеседник кого-нибудь наверху.

– Пока никого.

– Понимаете ли, – продолжил Бобби, – у меня на шесть назначена встреча…