Эмиль Коста - Хорошо в деревне летом

– Ну, давайте по маленькой, – предложила Зоя Ивановна. – Магазин уже час как закрылся, Лиза вот-вот придет. Я пожарю быстро, капуста готовая в духовке. А пока чего зря сидеть?

– Примем аперитив, – подхватил Горобец и шустро налил коньяк в рюмки.

Иван Ильич выпил, закусил лимончиком и почувствовал, как тепло разливается по телу. Отец Геннадий, заев первую рюмку долькой шоколада, застыл над столом огромной глыбой благодушия. Дремавший у печки кот заметил это и еще раз попытался установить контакт с несговорчивым соседом, но вновь потерпел неудачу. Ощутив какое-то движение возле ноги, поп непроизвольно дернул конечностью, и Кешка отлетел на прежнее место.

– Ну, прости, брат, – хохотнул отец Геннадий, – прости, не углядел. Другой раз внимательнее буду. В расчете, значит.

– Какой же это расчет, когда оба случая – по вашей невнимательности, – возразил Горобец.

– Тоже верно. Ну, если Кешка об меня споткнется среди бела дня, – даю слово не обижаться… два раза!

– Вот это дело, – рассмеялась Зоя Ивановна.

У входной двери раздался стук, и она вышла в коридор.

– Как статья ваша, материал набирается? – спросил священник журналиста.

– Понемногу. Я с дороги не в форме, почти ни с кем не поговорил еще толком, но Иван Ильич кое-чего успел порассказать. Похоже, интересной личностью был Бондарь. Даже таинственной.

– Что не из болтливых – это точно. Пожалуй, самый активный из моих прихожан, но я о нем мало знал.

– Я думал, на исповеди о себе многое рассказывают.

– В кино разве что, – усмехнулся отец Геннадий. – В жизни все проще намного: грехи озвучат – и все. И хорошо, если не соврут.

– А бывает, что врут?

– Случается. Человек слаб, что поделаешь.

Тетка на кухне загремела сковородками. В комнату вошла Кузьминична с каким-то прямоугольным предметом, завернутым в упаковочную бумагу.

– Вечер добрый, – поздоровалась она. – Извините, что не разуваюсь – я на минутку… Решила сегодня спросить, чтобы два раза не бегать. Я уж когда вы ушли, вспомнила про одну штуку: Василий-то последнюю картину мне подарил.

– Это когда же? – Иван Ильич встал и подвинул Кузьминичне свободный стул. Она уселась, взгромоздив сверток на колени.

– Да вот накануне… Крещения. Зашел в магазин – мне уже закрываться пора, а ему денег не хватило. Ну, я согласилась в долг записать, а он картину и оставил. В благодарность, значит. Все равно, говорит, заказчику не понравилось. Я нынче только развернула, глянула – за такое и платить-то грех. Но может, для выставки сгодится?

Зоя Ивановна стояла в дверях, с любопытством прислушиваясь к словам соседки и время от времени – к шкворчанию колбасок на плите. Воздух уже насытился мясным ароматом, и голодному Ивану Ильичу трудно было сосредоточиться на теме разговора.

– Наверняка сгодится, ты Петру позвони – он только рад будет… А что ж там такое нарисовано?

– Портрет, – почему-то поджав губы заявила Кузьминична. – Показать, что ли?

– Покажи, конечно! – не удержалась Зоя Ивановна.

Кузьминична осторожно сняла бумагу, положила ее на стол и развернула картину к остальным. Отец Геннадий шумно выдохнул, а Иван Ильич даже вперед наклонился от изумления: на среднего размера холсте действительно был нарисована супруга городского бандита. Но как нарисована…

В общем-то, с первого взгляда становилось ясно, почему картина не понравилась заказчику. Под кистью художника жена уважаемого человека превратилась в кающуюся грешницу: с распущенными волосами на поникших плечах, в бедной одежде, босую… Чувственность – почти неприличная даже для нашего времени. Очевидно, грешница находилась в самом начале покаянного пути, и лишь последний чурбан не разглядел бы внутреннего света, пробивавшегося сквозь неприкрытую порочность.

Иван Ильич чурбаном себя не считал, но все-таки украдкой оглянулся на соседей по застолью. Несомненно, портрет впечатлил каждого из них. Зоя Ивановна всматривалась в него, совсем позабыв о готовке, Горобец откинулся на спинку стула и глуповато улыбался, а отец Геннадий… ему, видимо, не понравилось: глядит на картину, словно призрака увидел. Даже напуган как будто.

– Годится? – Кузьминична нетерпеливо побарабанила пальцами по раме.

– Сто процентов, – заверил ее Горобец. – Я немного работ Бондаря видел, но, по-моему, это лучшая. Тем более, последняя картина художника! Она точно должна быть на выставке.

– Это – лучшая, – поддержала его тетка. – Все-таки удивительный талант был Вася. Вот так живешь рядом с человеком – и…

Она всплеснула руками и убежала на кухню: на плите уж совсем оглушительно стреляли жиром жарящиеся колбаски. Кузьминична быстро завернула картину в бумагу и встала.

– Пойду, значит. Пете позвоню при случае.

– До выставки еще время есть, но лучше не тянуть, – посоветовал журналист. – Экспозицию заранее составляют, ребятам в галерее нужно весь материал на руках иметь.

– Добро. Ну, приятного аппетита. Пойду я.

В дверях Кузьминична столкнулась с бывшей учительницей – та несла в руках миску дымящихся колбасок.

– Лиза, уходишь уже? Может быть, поужинаешь с нами?

– Не могу, Кешка некормленный еще. До свидания.

Она махнула рукой и вышла; через секунду в коридоре хлопнула входная дверь. Зоя Ивановна поставила миску на стол и скомандовала:

– Накладывайте. Сейчас капуста будет.

Отец Геннадий, словно очнувшись от морока, шумно отодвинул стул и встал.

– Вы извините. Что-то у меня аппетит пропал. Пожалуй, к себе пойду.

– Как же так? – забеспокоилась Зоя Ивановна. – Ох, не надо было на голодный желудок коньяк открывать.

– Да не в этом дело, – поп махнул рукой и слабо улыбнулся. – Просто устал. Доброго вечера.

Он кивнул на прощание присутствующим и ушел к себе. Зоя Ивановна, повздыхав, ретировалась на кухню за гарниром. Румяные колбаски на столе продолжали негромко шкворчать и исходить ароматным парком.

– Богатый ужин будет, – обронил Горобец.

Иван Ильич кивнул.

– И компания приятная.

«Интересно, – подумал он, – на живую женщину наш батюшка матом ругается, а от нарисованной аппетит теряет… »

На другой день погода выдалась отличная: солнечно и без ветра – и после завтрака Горобец предложил прогуляться по деревне:

– Мне бы расписанную Бондарем церковь хотелось посмотреть, ну и поговорить с теми, кто его знал…

– Да в основном мы и знали, – сказала тетка, убирая посуду со стола. – Однокашников в деревне осталось – по пальцам пересчитать, а дружил он с детства только с Ваней. И вообще нелюдимый был.

– В таком случае, вы мне и поможете восстановить биографию с подробностями, – улыбнулся журналист. – Но оглядеться все-таки не помешает.