Алексей Губарев - Фант

Вся семья Дыки – он да доживающая в одиночестве век одряхлевшая мама. Дети у него, скорее всего, были, но Дыка никогда не интересовался этим, а мимолетные женщины, верно, боялись уведомить весьма значимое имя о попадании в неожиданное неловкое положение. На зоне Дыку обстирывали шныри, на воле – легкие подруги.

Первой ходкой на зоне он обозначился под другой фамилией. Но вскоре после выхода из тюрьмы он вынужденно сменил эту данность. К слову сказать, и повзрослел Дыка после первой ходки, как-то сразу повзрослел. Причина этим изменениям была веская. С мальства Дыка гордился прадедушкой, который, будучи коммунистом, погиб в гражданскую войну. И только после зоны Дыка узнал всю неприглядную сторону родословной.

Дернула его нелёгкая после срока посетить захудалую донскую станицу. Тому способствовала заплаканная мать, по прабабушке урожденная Дыкина, из зажиточного казачьего рода, желавшая всеми силами оградить непутевого сына от дружков. Она-то и уговорила отпрыска навестить дальних родственников и пожить немного в отдаленном селении. И все бы ничего, но на беду нашлась гостья – местная говорливая востроглазая старушенция. Оказавшись случайной свидетельницей далеких событий, она, будто в насмешку, выложила Дыке горькую правду о его "героическом" предке. Во время застолья хватили самогону и начались разговоры о жизни, где дошло затронуть и прошлое.

-Тю, та грец с тобою, – встрепенулась разрумянившаяся бабка на скромное упоминание Дыкой о подвигах прадеда, – Хто казав, шо твий прадед був гэрой? Вин такий же гэрой. як с козы балэрина. Казать начистоту, так щэ тот був пакостник твий прадед? Сибирска язва слаще, отсохни мий язык, чи хучь от тута и провалиться минэ на этом самом мисте.

Дыка попытался было возразить, на что бабка как отрубила: – Казать тоби, дитятко, хто був твий пращур у самом диле? И понесла, понесла…

На деле из её рассказа выходило совсем гадкое и плохо умещалось в неокрепшем сознании парня его прадед – мот и пьяница. Косой сажени в плечах, но с мужичьей смекалкой хитрющий босяк в семнадцатом примкнул к банде зеленых, где был на посылках по хозяйственной части. Состоя в банде, он не упускал возможности пострекотать из "Максима" по "краснопузым", о чем как-то похвастал по пьяной лавочке. Когда же банду разбили, он, уцелевши, рванул на пока еще сытный и теплый Дон. Там, пользуясь неразберихой и понимая, что расклад выпадает в пользу Ильича, ловко утаил прошлое и в образе матроса-балтийца примкнул к большевикам. Руководствуясь принципом, что рыло должно быть поближе к кормушке, он втерся в доверие тыловикам и также "зажигал" по линии войскового снабжения. А несколько спустя, под благовидным предлогом, умудрился стать членом партии. Новоявленный принципиальный революционер повел себя сообразно своей животной натуре. Оборотень с энтузиазмом включился в раскулачивание, и, пользуясь безнаказанностью и вседозволенностью, пошел вразнос, не давая проходу бабам, изгоняя семьи с насиженных мест, избивая до полусмерти непокорных, а порой и стреляя невинных. – Победителей не судят, – частенько изрекал садист, напиваясь вдрызг.

Почти год верзила безбожно кутил, предаваясь блуду и нагло списывая продовольствие на якобы разбитые беляками обозы, сбывая налево излишки. Там, на Дону, и женился, хамски обрюхатив дочь раскулаченных им же зажиточных казаков Дыкиных. Но, сколько веревочке не вейся…

Бурная деятельность идейного борца внезапно оборвалась в осеннее утро 20-го. Победителей, конечно, не судят, но случается их казнят.

Белоказачий разъезд услышал в степи нестройное пение. На трёх подводах красноармейцы везли провиант одному из кавалерийских эскадронов, что был расквартирован на брошенном хуторе. На первой телеге расположилось четверо в новехоньких буденовках и при оружии. На двух других сидели три бабы и маленькая девочка. Один из бойцов, по всему главный, безмятежно дрых, хорошо уработавшись с очередной селянкой на сеновале, а трое тянули пьяными голосами заунывную песню. Когда казаки окружили обоз, один из пьяных певунов, увидев беляков, попытался выхватить маузер. Этого казаки тут же зарубили. Двух других они стащили с телеги, отвели в балку и застрелили. А разбуженного шумом и ничего не понимающего Дыкиного прадеда, спустя минут пять после расправы над сослуживцами, повесили на ближайшей подходящей акации. О том, кто спящий, разьезду пожалилась одна из баб, не избежавшая грязных лап нахального ленинца. Когда непроспавшуюся скотину волокли к петле, тот только мычал и страшно таращил глаза на импровизированную виселицу. Зарвавшегося вояку казаки вздернули, громко поржав напоследок. Обоз реквизировали, а баб отпустили с миром.

По всему получалось, что заслуженный прадед Дыки никакой не герой, а напротив – приспособленец и негодяй. Некоторое время Дыка не верил злопамятной старухе с противным взглядом. Но, умение сопоставлять редкие сведения и эпизоды, вникая в краткие обрывки белой эмиграции, которые, несмотря на запреты, всё-таки ходили в народе, внимательное слушание станичных баек о лихом времени, подвигло его сделать неутешительный вывод и тут же сменить фамилию из стыда за предка. Дыка очень сильно переживал. – Ну, ладно, этого подлеца повесили. А кто ухитрился выжить? Такие же лжекоммунисты, которые заняли теплые места и умудрились передать их по наследству? – размышлял он, – чему верить-то в этой стране?

От предка-большевика Дыка унаследовал приступы неконтролируемой ярости, а по материнской линии – упрямство и долготерпение. Второй раз зона встретила уже Дыкина и вскоре, упростив, переработала в Дыку.

Были ли у Дыки в крови руки? А Бог его знает. В доступных протоколах этого не засвидетельствовано. Дать же отрицательный ответ я тоже не могу, ибо полагаю, что сыскать настоящего вора без этой малости представляется определенно трудным. Да и не быть жестоким и без свирепого нрава вору высокого полета просто невозможно. Ведь если тебя желают убить, то неловко защищаясь можно запросто и зарезать страждущего. А Дыку убить хотели, и не раз.

Кому-то он мешал, скорее не он сам, а его мировоззрение, внутреннее устройство. И мешало оно кому-то настолько сильно, что как только Дыка слег, тут же набрали силу ранее едва приметные слухи, будто он ссученный. И заинтересованная в этом сторона так расстаралась, словно желала заживо вычеркнуть авторитета, будто того и не было. Тем не менее, это не помешало Дыке отомстить, виртуозно обтяпав последнее свое посмертное дело.

6. Все эти дни Фант размышлял: – Что же, пинаясь коленом, имел в виду Дыка, на что хотел обратить его мысли, указать? Зачем подмигнул?

И как ни ломал голову, ничего толкового не приходило.