Э. Хорнанг - Ведьмин холм

Уво Делавойе в большинстве случаев было что сказать, но теперь он был человеком действия, и я молча копировал его действия. Он простукивал панель за панелью и говорил шепотом, как любой врач, чтобы было меньше шума! Я подошел к следующей стене и первым заметил пустую панель. Я шепотом высказал свое подозрение; он присоединился ко мне и проверил, так мы и стояли щека к щеке, каждый с оплывающей свечой в одной руке, в то время как другой ощупывал панель и нажимал на узлы. И это был узел, который поддался под большим пальцем моего спутника. Но панель, открывавшаяся внутрь, была вовсе не нашей панелью; вместо нашего земляного туннеля мы заглянули в неглубокий шкафчик, где в пыли веков одиноко лежал старый грязный сверток. Делавойе осторожно поднял его, но тут же я увидел, как он удивленно взвешивает свою горсть, и мы дружно сели, чтобы рассмотреть его, воткнув свечи на пол между нами в их собственный жир.

– Кружево, – пробормотал Уво, – и что-то в нем.

Наружные складки рассыпались в клочья в его пальцах; немного глубже кружево стало тверже, и вскоре он поделился со мной хрупкими мотками. Я думаю, что это была одна оборка, хотя и несколько ярдов в длину. Впоследствии Делавойе, что характерно, поднял этот предмет и объявил его Point de Venise; из того, что я помню о его изысканной работе, в вензелях, короне и императорских эмблемах, я могу поверить вместе с ним, что бриллиантовая пряжка, к которой он, наконец, подошел, была менее драгоценна, чем ее обертка. Но к тому времени мы уже не думали об их ценности; мы скривились над темным сгустком, от которого последний ярд или около того разлетелся на куски.

– Кружева, кровь и бриллианты! – сказал Делавойе, склонившись над реликвиями в мрачной задумчивости. – Мог ли бесценный старый грешник оставить нам более восхитительное наследство?

– Что ты собираешься с ними делать? – спросил я довольно нервно. Они не были оставлены нам. Их, несомненно, следовало бы доставить законному владельцу.

– Но кому они принадлежат? – спросил Делавойе. – Этот достойный плутократ купил дом и все, что в нем есть, или мои собственные почтенные родственники? Они не поблагодарят нас за то, что мы везем эти грязные угли в Ньюкасл. Они могут отказать в поставке, или этот старикан может потребовать свои права на добычу, и где мы тогда окажемся? Нет, Гиллон, мне жаль тебя разочаровывать, но, как веточка старого дерева, я намерен взять закон в свои руки, – я затаил дыхание, – и вернуть эти вещи туда, где мы их нашли. Тогда мы оставим все в полном порядке и закончим тем, что заделаем дыру в нашей лужайке, если когда-нибудь выберемся отсюда.

Но в его жизнерадостном тоне чувствовалось небольшое сомнение по этому поводу, и ловушка, в которую мы попали, наталкивала на подобные мысли, в то время, когда мы закрывали другую с большим облегчением с моей стороны и честным стоном Делавойе. Было совершенно очевидно, что сэр Кристофер Стейнсби не обнаружил ни тайного подземного хода, ни тайного хранилища, в которое мы проникли по чистой случайности; с другой стороны, он использовал помещение, ведущее в оба подвала, как сигарный погреб, и содержал его в лучшем порядке, чем того требовала подобная цель. Рано или поздно кто-нибудь дотронется до пружины, и одно открытие приведет к другому. Так мы утешали друг друга, продолжая поиски, почти забыв, что нас самих могут обнаружить первыми.

В провиденциальной паузе, нарушаемой только нашими тихими движениями, Делавойе быстро приложил руку к моей свече и потушил свою о стену. Не говоря ни слова, он потянул меня вниз, и там мы съежились в пульсирующей темноте, но по-прежнему не было слышно ни звука за пределами моих ушей. Потом этажом выше открылась освещенная пасть с позолоченной крышей; черные ноги качнулись перед нашими носами, нашли стремянку и побежали вниз. Сигары лежали на противоположной стороне. Человек знал о них все, нашел нужную коробку без света и повернулся, чтобы бежать наверх.

Теперь он должен был видеть нас, как мы видели его и его гладкое, самодовольное лакейское лицо до белков поднятых глаз! Мои кулаки были сжаты, и я часто спрашиваю себя, что я собирался сделать. Что я сделал, так это упал вперед на мокрые ладони, когда люк с грохотом опустился.

– Разве он не видел нас, Делавойе? Вы уверены? – пробормотал я, когда он чиркнул спичкой.

– Вполне. Я следил за его глазами, а вы?

– Да, но в конце все размылось.

– Ну, возьмите себя в руки, теперь наше время! Наверху пустая комната, она не была освещена даже наполовину. Но мы ничего не сделали, помните, если они нас поймают.

Он уже был на ступеньках, но у меня не было желания спорить с ним. Я был так же готов к риску, как и Делавойе, и так же стремился убежать после того, как мы уже бежали. Люк медленно поднимался вверх, толкая что-то в нечто вроде палатки.

– Это всего лишь ковер, – промурлыкал Делавойе. – Я слышал, как он поднял его, слава Богу, и снова положил. Теперь держи свечу, а теперь люк, пока я не подниму его для тебя.

И мы втиснулись в просторную квартиру, не только пустую, как и было предсказано, но и оставленную в темноте, и видимой только благодаря одинокому свету, который мы несли сейчас. Маленькое блуждающее пламя отражалось в полу, похожем на черный лед, оно отразило блеск смятого ковра, который Делавойе оставалось разгладить, затем мерцало в алмазных стеклах книжных шкафов, как в церковных окнах, мерцало над высоким алтарем каминной полки и, наконец, показывало наше тайное "я" в окне, через которое мы выходили из дома.

– Слава Богу! – воскликнул Делавойе, снова закрывая его. – Это что-то вроде глотка воздуха!

– Тише! – Прошептала я, стоя к нему спиной.

– В чем дело?

– Мне показалось, что я слышу смех.

– Вы правы. Вот опять! Я думаю, что там развлекаются.

В лощине за домом раскидистый кедр ловил свет из окон, которых мы не видели. Делавойе подкрался к углу, повернулся и поманил к себе силуэтом на фоне дерева. Он усмехнулся, когда я присоединился к нему. – Старик, должно быть, в отъезде. Рискнем заглянуть?

Мои ответ был – найти дорогу, но прошло много времени, прежде чем мы обменялись еще одним словом. Через несколько секунд и еще несколько минут мы сидели на корточках у открытого окна, глядя на жизнь своими невинными глазами. Мы заглянули в бильярдную, но она не использовалась для игры в бильярд. Один конец стола был превращен в бар для шампанского: он ощетинился бутылками на всех стадиях истощения, с еще нераскрытым "магнумом", возвышающимся над ведрами со льдом, серебряными тарелками с конфетами, гранеными графинами с вином и спиртными напитками. На другом конце над вращающимся колесом рулетки висела кучка раскрасневшихся лиц; почти все молодые женщины и мужчины яростно курили в серебристом тумане, на мгновение страшно сосредоточенные; и пока шар тикал и дребезжал, единственное бледное лицо присутствующего – лицо меланхоличного крупье, показывало сухую усмешку, когда он произносил обычные увещевания. Тогда они были для меня в новинку; теперь я, кажется, узнаю с годами англо-французское его "rien ne va plus" и все остальное. Среди ставок были банкноты и золото. Старый негодяй без эмоций сгреб свою долю; одна из дам обняла его за плечи, а другая воткнула прядь девичьих волос в его почтенные локоны; но он сидел там с почтительным достоинством, единственный очень трезвый член партии, которому было стыдно служить. Какой шум они подняли перед следующим вращением! Было еще хуже, когда он перешел на более простую речь; одна молодая кровь покинула стол со смертельной дозой алкоголя и сидела, сердито глядя на него, на приподнятом диване, пока колесо снова вращалось. Я не смотрел пьесу; мне было достаточно диких, внимательных лиц; и вот я увидел, как обезумевшая красавица сошла с ума у меня на глазах. Это было безумие полнейшего экстаза: вопли смеха и счастливые проклятия, а потом этот нераспечатанный “магнум”! Она схватила бутылку за горло, закрутила вокруг себя, как индейскую дубинку, а потом со всей силы опустила на стол, словно настоящий панцирь. Кровавая лента потекла по ее платью, когда она отшатнулась, и шампанское залило зеленую доску, как пузырящиеся чернила; но старый крупье едва оторвал взгляд от груды банкнот и золота, которые он отсчитывал с хитрой, ледяной улыбкой.