Джон Карр - Убийства в Плейг-Корте

С тех пор как к нам пришла чума, мы его не видели. Знаю, отец надеялся, что он умер. Однако, отправившись однажды по делам, он вернулся и уселся на кухне с моей матерью, обхватив руками голову. Ибо встретил своего брата Луиса в переулке у Бейсингхолл-стрит. Тот, опустившись на колени, что-то колол кинжалом. Рядом стояла ручная тележка, полная пушистых кошачьих телец. Напомню вашему лордству, что приказ лорда-мэра и олдерменов строго-настрого запрещал держать свиней, собак, кошек, ручных голубей — переносчиков заразы. Всех их велено было уничтожать, для чего были назначены специальные люди…"

Читая эту фразу, я вспомнил, что видел этот приказ в черной рамке на стене пивной, посетители которой недовольно ворчали по этому поводу.

"Завидев такую картину, отец поспешил дальше, а Луис окликнул его и со смехом спросил: что, мол, братец, теперь ты меня побаиваешься? Кошка все дергалась, он наступил ей на шею и пошел по грязному, скользкому переулку. Шляпа его мелькала на фоне дымного желтого неба. Отец спросил, не опасается ли он заболеть, Луис сказал, что раздобыл у могучего некроманта в Саутворде зелье, которое делает его неуязвимым.

Действительно, тогда ходило множество всевозможных снадобий, напитков, амулетов (на чем разбогатели знахари), но никого они не спасали, мертвецы так и лежали в чумных повозках с амулетами на шее. Впрочем, его зелье, похоже, было изготовлено самим дьяволом, ибо все то ужасное время он пребывал в целости и сохранности, постепенно теряя рассудок от того, чем осмеливался заниматься среди мертвых и умирающих. Этого я повторять не стану, скажу только вашему лордству, что со временем его стали бояться пуще самой чумы и не пускали ни в одну пивную.

Вскоре отец мой про него забыл, ибо 21 августа мастер Оуэн, батюшка вашего лордства, заболел, встав из-за стола после обеда.

Сэр Ричард немедля приказал перевести мастера Оуэна в каменный домик, чтобы не заразились другие. Там ему застелили постель самым лучшим тончайшим бельем, и он лежал со стонами средь лакированной мебели, золота и серебра, а сэр Ричард с ума сходил. Договорились (хотя и в нарушение закона) не сообщать ни слова совету; ухаживать за больным решили сам сэр Ричард и мой отец; хирурга приглашали тайно, взяв с него клятву молчать.

Целый месяц они неусыпно дежурили у постели. (Кажется, несколько дней спустя жена сэра Ричарда родила мертвого младенца.) Доктор Ходжес ежедневно посещал мастера Оуэна, лежавшего с обритой наголо головой, делал кровопускание, ставил клистиры, на час усаживал его в постели, чтобы легче дышалось. И в самый жуткий разгар чумы, на первой неделе сентября, уведомил, что кризис миновал, больной идет на поправку.

В тот вечер сэр Ричард с женой и дочерью чуть сами не умерли от радости. Мы преклонили колена и возблагодарили Бога.

Среди ночи б сентября отец мой поднялся и пошел дежурить при Мастерс Оуэне. Идя с факелом в руке через двор, он увидел перед домиком стоявшего на коленях мужчину, который скребся в дверь.

Сидевший с больным сэр Ричард решил, что это стучит отец, и пошел открывать. В тот самый миг мужчина с трудом встал, повернулся, и отец мой узнал Луиса Плейга, как-то странно вертевшего головой. Подняв факел повыше, он заметил у него на шее огромную чумную язву. Прямо на глазах язвы начали набухать и на лице, а сам Луис Плейг стал визжать и кричать.

Сэр Ричард, открыв дверь, спросил, что происходит. Луис, ничего не ответив, метнулся к дверям, но отец мой ткнул факелом ему в лицо, как бешеному зверю. Тот упал, покатился, моля: «Ради бога, брат, неужели ты меня выгонишь умирать?» Сэр Ричард стоял, окаменев от ужаса, не в силах захлопнуть дверь. Отец крикнул сводному брату, чтобы тот отправлялся в чумной дом, иначе он сожжет его вместе с заразой. Луис отвечал, что его туда не пустили, обругали и прокляли, никто его видеть не хочет, придется умирать в сточной канаве… Отец стал его прогонять, он вдруг собрался с силами, выхватил кинжал, бросился к двери, которую сэр Ричард едва успел закрыть, несколько раз ударил в створку и побежал по двору. Отцу пришлось кликнуть подмогу — полдюжины парней с факелами выгнали Луиса, убегавшего с дикими воплями. Когда крики смолкли, его обнаружили мертвым под деревом.

Там же и закопали на глубине полных семь футов, ибо, если вызвать чумную повозку, пришлось бы признаться, что в доме чума, и его взяли бы под стражу. И на улицу выбросить побоялись — как бы кто не увидел и не доложил. Но мой отец слышал, как Луис перед смертью кричал на весь двор, угрожая вернуться, найти способ проникнуть в дом и заколоть любого, кого встретит, как тех самых кошек. А если сил не хватит, то он вселится в тело какого-нибудь домочадца или самого хозяина…

В ту самую ночь мастер Оуэн слышал, как он (или его оболочка) бьется в дверь, точно огромная летучая мышь, пытаясь пробить ее кинжалом.

Итак, милорд, поскольку Вы просили меня рассказать о сем кошмаре и муках…"

Что-то — до сих пор не знаю, что именно, — заставило меня оторваться от письма. Вокруг клубились зловещие образы, казалось, будто я не здесь, а в семнадцатом веке. Я встал, пристально огляделся…

Во дворе раздавались шаги, снаружи, в галерее, слышался скрип, шорох.

А потом резко и неожиданно, словно в предсмертной судороге, ударил колокол.

Это было предвестие. Поскольку с колокольного звона началось расследование одного из самых ошеломляющих и загадочных дел об убийстве, я буду очень тщательно подбирать выражения, не преувеличивая, не уводя читателя на ложный путь — по крайней мере, не дальше, чем мы сами по нему зашли, — чтобы предоставить ему замечательную возможность самому поломать голову над явно неразрешимой загадкой.

Замечу первым делом, что колокол звонил не громко. Даже сильная рука, дернув проволоку, не добилась бы четкого звука, ибо колокол сплошь был покрыт толстым слоем ржавчины и грязи. Он низко ухнул, дребезжа, затем послышался тихий скрип, потом другой удар — чуть громче шепота. Меня испугало лишь то, что в доме прозвучал внезапный сигнал тревоги. Я вскочил с легкой тошнотой в желудке и выбежал через дверь в галерею.

В лицо ударил свет, луч моего фонаря пересекся с фонариком Мастерса. Инспектор, очень бледный, стоял в дверях, выходивших во двор, и оглядывался на меня через плечо.

— Идите за мной, — прохрипел он, — и держитесь поближе… Стойте!

До нас донеслись громкие голоса, поспешный топот, на выходе из галереи замелькали зажженные свечи. Первым появился майор Фезертон с заметным брюшком и довольно диким взглядом, за ним Холлидей с Мэрион Латимер. Мимо них проталкивался Макдоннел, крепко держа под руку рыжеволосого Джозефа.

— Мне хотелось бы знать… — прохрипел майор.