Морис Леблан - Последние похождения Арсена Люпэна. Часть II: Три убийства Арсена Люпэна

— Так! И это знаки?

— Большей частью они были неразборчивы.

— Большей частью… Но остальные? — с жадностью спросил Люпэн. — Остальные?..

— Прежде всего, там были хорошо различимы цифры… 8, 1 и 3.

— «813», знаю… А еще?

— Еще были буквы, несколько букв, среди которых можно с уверенностью восстановить только группу из трех знаков, а за нею — еще двух букв.

— «АПООН» не так ли?

— Ах! Вы уже знаете…

Замок начал поддаваться, почти все винты были вывернуты. И Люпэн спросил еще, боясь, что разговор будет прерван:

— Таким образом, неполное слово «АПООН» и число «813» стали формулами, которые великий герцог завещал своей жене и сыну, чтобы они смогли разыскать секретные документы?

— Да.

Обеими руками Люпэн вцепился в замок, чтобы удержать его на месте.

— Господин директор, вы разбудите главного надзирателя. Это будет невежливо, погодите еще минутку, будьте добры. Штейнвег, что стало с женой великого герцога?

— Умерла вскорости после мужа, можно сказать — от горя.

— Ребенка приютило их семейство?

— Какое там семейство? У великого герцога не было ни братьев, ни сестер. Кроме того, он состоял в морганатическом, тайном браке. Нет, ребенок был увезен старым слугой Германна, который воспитал его под именем Пьера Ледюка. Это был довольно скверный юноша, с независимым нравом, гораздый на выдумки, трудный. В один из дней он уехал. Больше его не видели.

— Он знал тайну своего рождения?

— Да, и ему был показан листок бумаги, на котором его отец написал число «813» и прочее.

— И то же самое впоследствии сообщили тебе одному?

— Да.

— И ты доверил все Кессельбаху?

— Ему одному. Из осторожности, однако, показав ему листок со знаками и цифрами, так же как список, о котором я говорил, я сохранил эти два документа. Дальнейшее показало, что я был прав.

— И эти бумаги — у тебя?

— Да.

— В надежном месте?

— Да.

— В Париже?

— Нет.

— Тем лучше. Не забывай, что жизнь твоя в опасности и тебя преследуют.

— Знаю. При первой же ошибке я погиб.

— Вот именно. Так что прими все меры предосторожности, следи за врагами, забери свои бумаги и жди моих указаний. Дело в шляпе. Через месяц или немного позднее мы нанесем визит замку Вельденц.

— А если я буду в тюрьме?

— Тебя из нее вытащат.

— Разве это возможно?

— На следующий же день после того, как выйду я. Нет, ошибаюсь: в тот же вечер… Час спустя…

— Значит, у вас есть средство?

— Вот уже десять минут — да, причем — безошибочное. Тебе больше нечего мне сказать?

— Нет.

— Тогда — открываю.

Он отворил дверь и поклонился господину Борели:

— Господин директор, я не знаю уж, как перед вами извиняться…

Он не закончил. Бурное вторжение директора и трех надзирателей оборвало его речь. Господин Борели был бледен от ярости и возмущения. Вид двух надзирателей, растянувшихся на полу, привел его в исступление.

— Мертвы! — воскликнул он.

— Вовсе нет, вовсе нет, — осклабился Люпэн. — Вот этот, смотрите, шевелится. Скажи что-нибудь, скотина!

— А второй? — спросил господин Борели, бросаясь к главному надзирателю.

— Просто уснул, господин директор. Он сильно устал, и я устроил ему несколько минут отдыха. Прошу его не наказывать. Буду в отчаянии, если он, бедняга…

— Прекратите болтовню, — резко бросил господин Борели. И приказал стражникам:

— Отвести его в камеру… Для начала… Что касается посетителя…

Люпэн не успел более что-нибудь узнать о намерениях господина Борели в отношении старика Штейнвега. Но для него это уже мало что значило. Он уносил в свое одиночество груз гораздо более важных проблем, чем судьба старика. В его руках была теперь тайна Кессельбаха!

К его величайшему удивлению, Люпэна не посадили в карцер. Господин Борели лично пришел несколько часов спустя, чтобы сказать, что считает такое наказание ненужным.

— Более чем ненужным, господин директор, — опасным, — заметил тут Люпэн. — Опасным, неуклюжим, неправомерным.

— Почему же? — спросил господин Борели, которого его подопечный все больше и больше беспокоил.

— А вот почему, господин директор. Вы только что вернулись из префектуры полиции, где рассказали кому следует о том, что заключенный Люпэн взбунтовался; где показывали разрешение на посещение, выданное человеку по имени Стрипани. И в свое оправдание привели тот факт, что, когда названный Стрипани представил вам разрешение, вы проявили предусмотрительность, позвонив по телефону в префектуру и выразив свое удивление. А из префектуры полиции вам ответили, что разрешение вполне действительно.

— Ах! Вы это знаете!..

— Я знаю об этом тем лучше, что из префектуры вам ответил один из моих агентов. Сразу же после этого, по вашей просьбе, ответственные лица провели расследование, которое показало, что данное разрешение на свидание — не более чем фальшивка. Теперь ведется розыск — кто его изготовил. И, будьте спокойны, ничто не будет обнаружено.

Господин Борели протестующе усмехнулся.

— Потом, — продолжал Люпэн, — допрашивают моего друга Стрипани, который без труда открывает свое настоящее имя — Штейнвег. Следовательно, заключенный Люпэн сумел привести кого-то в тюрьму Санте и беседовать с ним в этом месте целый час. Какой скандал! Не лучше ли его замять? И Штейнвега отпускают, а господина Борели направляют в качестве посланника к заключенному Люпэну, со всеми полномочиями на то, чтобы купить его молчание. Это правда, господин директор?

— Всецело и полностью! — сказал господин Борели, избравший шутливый тон, чтобы скрыть охватившую его неловкость. — Можно подумать, вам даровано двойное зрение. Значит, вы принимаете условия?

Люпэн рассмеялся.

— То есть иду навстречу вашим проблемам! Да, господин директор, успокойте господ из префектуры. Я буду нем. В конце концов, на моем счету достаточно побед, чтобы оказать вам снисхождение, храня молчание. Никаких сообщений прессе не сделаю… по крайней мере по данному поводу.

Это означало — оставить за собой право делать такие сообщения по другим вопросам. Вся деятельность Люпэна, в сущности, стремилась к этой двойной цели: сообщаться со своими друзьями и с их помощью вести в прессе одну из тех кампаний, в которых он проявлял такое мастерство.

С самого момента своего ареста, впрочем, он снабдил обоих Дудвилей соответствующими инструкциями и теперь полагал, что подготовка была почти закончена. Каждый день добросовестно трудился над изготовлением конвертов, бумагу для которых ему приносили по утрам в пронумерованных пачках и которые по вечерам забирали, сложенными и смазанными клеем. Поскольку же распределение пакетов по номерам между заключенными, избравшими этот вид труда, всегда производилось одинаковым образом, бумага, поступавшая к Люпэну, должна была носить каждый день один и тот же порядковый номер. Практика подтвердила этот расчет. Оставалось лишь вступить в сговор с одним из служащих того честного предприятия, на которое была возложена доставка и реализация готовых конвертов.