Морис Леблан - Последние похождения Арсена Люпэна. Часть II: Три убийства Арсена Люпэна

— Да.

— Кого же?

— Господина Валенглея, председателя Совета Министров.

— Но господин Валенглей не более властен в этом деле, чем я.

— Он мог бы открыть передо мною двери тюрьмы.

— Это вызовет скандал.

— Можно и не открывать… Можно только приоткрыть, для меня этого будет достаточно… Можно и симулировать побег… Публика так его, кстати, ждет, что никому не предъявит за это счет…

— Допустим… Допустим… Но господин Валенглей никогда на это не согласится.

— Напротив.

— Почему?

— Потому что такое пожелание будет исходить от вас.

— Мои желания ему не указ.

— Нет, конечно. Но между правительствами такие соглашения состоятся. И Валенглей — истинный политик…

— Ну вот еще! По-вашему, французское правительство пойдет на такой незаконный акт только чтобы быть мне приятным?

— Эта честь не будет для него единственной.

— Какая же ему выпадет еще?

— Великая честь оказать Франции услугу, приняв предложение, которое будет сделано одновременно с просьбой о моем освобождении.

— Я должен, значит, сделать какое-то предложение?

— Да, сир.

— Какое же?

— Не знаю. Но, как мне кажется, всегда существует почва для согласия… И возможности для того, чтобы к нему прийти…

Незнакомец смотрел на него, не понимая. Люпэн наклонился и проговорил, словно с трудом подыскивая слова, словно пытался представить нечто предположительное:

— Бывает, что две страны разделены не столь уж значительным спором… Что у них разные точки зрения на дело второстепенной важности… Дело о колонии, к примеру, в котором затронуто более самолюбие, чем подлинные интересы… Может ли при таких обстоятельствах случиться, что глава одного из этих государств посмотрит на затянувшийся спор под совсем новым углом, ведущим к примирению?.. И отдать требуемые распоряжения для того, чтобы…

— Чтобы я оставил Марокко за Францией! — воскликнул незнакомец, искренне рассмеявшись.

Эта мысль, подсказанная Люпэном, казалась ему самой смешной на свете, и он от души забавлялся. Таким огромным действительно выглядело несоответствие между поставленной задачей и предложенным средством ее достижения.

— Конечно, конечно… — продолжал незнакомец, напрасно стараясь вновь стать серьезным, — конечно, идея — из оригинальнейших… Вся современная политика должна быть перевернута вверх дном ради того, чтобы Арсен Люпэн оказался на свобода! Намерения целой империи перечеркнуты, лишь бы Арсен Люпэн мог продолжить свои подвиги!.. Нет! Почему бы не потребовать у меня Эльзас-Лотарингию?

— Я уже думал об этом, сир, — сказал Люпэн.

Незнакомец развеселился еще сильнее.

— Замечательно! И вы мне уступили?

— На сей раз — да.

Люпэн скрестил руки на груди. Он тоже забавлялся, притворно важничая, и продолжал с чрезмерной серьезностью:

— Кто знает, не даст ли мне однажды стечение особых обстоятельств возможность потребовать и добиться подобной уступки. И тогда я это непременно сделаю. Покамест же средства, которыми я могу воспользоваться, требуют от меня большей скромности. Мир в Марокко вполне меня удовлетворит.

— И только?

— И только.

— Марокко — взамен вашей свободы?

— Не более того… Если придерживаться нашей, не совсем точной формулировки. Ибо не следует совсем терять из виду основной предмет нашей беседы, сир. Малой толики доброй воли со стороны одной из великих держав в обмен на те письма, которые находятся в моем распоряжении.

— Эти письма!.. Эти письма!.. — повторил незнакомец с раздражением. — В конце концов, они, возможно, вовсе не обладают такой ценностью…

— Среди них есть написанные вашей рукой. И вы, сир, придаете достаточное значение, чтобы явиться ко мне в мою камеру.

— Ну и что?

— Но есть также другие, происхождение которых вам неизвестно и о содержании которых я мог бы вам кое-что сообщить.

— Ах! — с беспокойством проронил незнакомец.

Люпэн, казалось, колебался.

— Говорите, говорите прямо! — приказал посетитель. — Говорите откровенно!

В глубокой тишине Люпэн с некоторой торжественностью объявил:

— Двадцать лет тому назад между Германией, Англией и Францией был составлен проект договора.

— Неправда! Невозможно! Кто бы смог?..

— Это сделали отец нынешнего монарха и королева Англии, его бабка, оба — под влиянием императрицы.

— Невозможно! Повторяю, это невозможно!

— Переписка об этом деле тоже содержится в тайнике замка Вельденц, тайнике, чей секрет знаю я один.

Незнакомец в волнении принялся вновь расхаживать по камере.

Остановившись, он спросил:

— В этой переписке есть также текст договора?

— Да, сир. Написанный рукой вашего родителя.

— И что в нем сказано?

— Этим договором Англия и Франция обещали Германии огромную колониальную империю, которой она ныне не имеет и которая необходима для обеспечения ее величия, империю, достаточно обширную для того, чтобы она отказалась от стремления к гегемонии в Европе и примирилась с тем положением, в котором находится.

— И в обмен на такую империю Англия требовала?..

— Ограничения германских морских вооружений.

— А Франция?

— Лотарингию и Эльзас.

Кайзер умолк, опершись о стол и задумавшись. Люпэн между тем продолжал:

— Все было уже готово. Предупрежденные об этом кабинеты министров в Париже и Лондоне выразили согласие. Дело было сделано. Великий договор о союзе должен был вот-вот вступить в силу, создав основу всеобщего, окончательного мира. Смерть вашего отца перечеркнула эту прекрасную мечту. Но позволю себе спросить ваше величество, что подумает его народ, что подумает весь мир, если узнает о том, что Фридрих III, герой войны 70-го года, истинный, чистокровный немец, уважаемый соотечественниками и даже врагами, согласился и, следовательно, считал справедливым возвращение Эльзас-Лотарингии?

Он ненадолго умолк, давая время на то, чтобы проблема в отчетливой форме вырисовалась перед сознанием главы империи, перед его совестью человека, сына и государя.

Затем заключил:

— Выбор предоставлен вашему величеству — угодно ли вашему величеству, чтобы история вписала этот договор в свои анналы. Что касается меня, сир, моей скромной личности не пристало участвовать в подобном решении.

За этими словами последовала долгая тишина. Люпэн ждал с тревогой в душе. В эти минуты, которых он добился ценою таких усилий и упорства, решалась его судьба. Шли исторические минуты, вызванные к жизни его разумом, в которые «его скромная личность», что бы об этом ни говорили, обрела вдруг ощутимый вес для судеб целых империй и мира в этом мире…

Перед ним, во мраке, кесарь размышлял.

Что собирался он сказать? Как решит вопрос?

Он стал опять расхаживать по камере. Прошло несколько минут, показавшихся Люпэну нескончаемыми. Наконец, остановившись, незнакомец спросил: