Любовь Нохрина - Призраки урочища страха

– Кержаки считали, что оно нечистое, злое, долинку эту обходили. А в 50-е сюда зеков привезли: лес был нужен, вот и построили поселок.

– И что? Правда, место злое? Что духи здесь, демоны? – с любопытством уставился на Петровича участковый.

– Сам узнаешь. А кладбище кержацкое у речки осталось. Брошенное оно. Ну, поехали!

Алексей Николаевич для местных жителей был человеком загадочным. У всех участковых, которые раньше следили за поведением жителей и соблюдением законов в поселке, были понятные человеческие недостатки. Высокий красавец Данилов беспробудно пил, напившись, бежал на речку и палил по комсомольским гусям, устраивая охоту. Когда это всем надоело, на него написали телегу, и снайпера Данилова заменил проштрафившийся где-то на наркотиках Волынцов. Тот вообще носа из дома не казал, тайги боялся до смерти, трезвым его видели только, когда приезжало начальство. Пил он по-черному, сразу засыпал, через полчаса просыпался, играл на гармошке, пел заунывным голосом русские песни и снова пил. Люди его жалели, была, видать, у мужика какая-то беда. Потом забрали и этого. Хорошо помнили сельчане и долговязого с огненной шевелюрой и яркими разноцветными глазами на изъеденном рытвинами лице участкового Мальцева. Он приехал с женой и маленьким сыном. Жена его, Людмила Аркадьевна, высокая. тоненькая, большеглазая, потрясла все основы комсомольского быта, явившись в школу, куда устроилась воспитателем в группу продленного дня, в узких, обтягивающих круглую задницу брюках. Теперь учителем в штанах никого не удивишь, сама директор Ольга Алексеевна щеголяла в брючных костюмах, нисколько не портящих ее дородную расплывшуюся фигуру. Но в те времена на воспитательницу, раскрыв рот, глазела вся школа. Сама Ольга Алексеевна, сидя в столовой и прихлебывая жиденький супчик из алюминиевой миски, несколько минут наблюдала, как движется между столами обтянутый штанами учительский зад, и как старшеклассники, крепкие, высокие парни, совсем не похожие на недокормленных городских школьников, с неподдельным интересом ощупывают глазами все мелкие подробности заманчивой картины. Она отложила ложку, размашистой походкой вышла из столовой, вызвала возмутительницу школьной нравственности и велела снять штаны и одеть юбку. Но не тут – то было. На следующий день молодая воспитательница пришла в школу в очень приличной длиной черной юбке. Не успела Ольга Алексеева облегченно вздохнуть, как выяснилось, что у приличной юбки сзади прямо у попке тянется совершенно невероятный разрез. При каждом движении разрез расходился, открывая восхищенной публике обтянутые черной сеточкой длинные ноги. Когда Людмила Аркадьевна шла по лестнице, за нею выстраивалась целая очередь обнаглевших старшеклассников, пожиравших глазами захватывающее зрелище. На переменах они с жаром обсуждали увиденное, и некоторые утверждали, что видели в разрезе белые трусики Людмилы Аркадьевны.

Потерявшая терпение директриса снова вызвала жену участкового на воспитательную беседу и велела надеть юбку без разреза. На следующий день торжествующая школа любовалась черной полоской, еле прикрывающей бедра красавицы учительницы и которую очень условно можно было назвать юбкой. Когда же Людмила Аркадьевна садилась, закинув ногу на ногу, ни о какой дисциплине на уроках быть не могло. Дай волю, ребята притащили бы в школу призматические бинокли, чтобы не упустить ни одной волнующей подробности из редкого зрелища. К облегчению пришедшей в полное недоумение директрисы, Людмила Аркадьевна очень быстро уехала из поселка, прихватив с собой рыжего участкового. Дело в том, что Мальцев оказался шкодливым и блудливым до неприличия, и сутками мог не вылазить из постелей истосковавшихся по мужской ласке одиноких и не совсем одиноких баб. Он их любил всех сразу без различия цвета и возраста и выкидывал такие фортеля в постели, что сразу оказался вне конкуренции среди мужской половины поселка. Мальцева били, невзирая на форму и табельное оружие. Синяки, царапины, ссадины не сходили с блудливой физиономии неунывающего участкового. Но однажды его все-таки поколотили сильно, увезли в больницу с сотрясением мозга и сломанными ребрами. В село нагрянула милиция искать преступников. Но при следствии выяснилось, что мотивы были у доброй половины села – тогда Мальцева повысили в звании за проявленные отвагу и увечье и перевели. Долго в Комсомольске не было участкового. Не находилось желающих ехать в таежную глухомань, а из местных никто в законники не стремился. Алеша же, вернувшись из Чечни, работу найти не мог, головные боли мучили, вот его по знакомству и воткнули временно участковым в поселок Комсомольск.

– Поспишь, отдохнешь, полечишься – уговаривали его друзья. Алеша подумал и согласился.

Появление нового участкового было восприняло селом с большим интересом и скоро обросло загадочными подробностями. Уже то, что Алексей Николаевич был молод, красив особой цыганской красотой, высок, строен и неженат, само по себе было сенсацией. Но к изумлению деревенских жителей, новый участковый не просто не пил водку, он в рот не брал даже пива и не шлялся по бабам. Ничего не понимающие односельчане твердо знали, что просто так молодого, непьющего красивого мужика к ним не пришлют, значит был у Алексея Николаевича какой-то особенный, страшный недостаток. То, что участковый спал днем, ночью бродил по селу, стало известно сразу. А после того, как он одним ударом выбил топор из рук озверевшего пьяного соседа, гонявшего семью вокруг сарая, да не просто выбил, а еще и дал по шее так, что здоровенный мужик вдвое выше Алеши ростом два дня черный лежал, хвата воздух и не вставая с постели и не мог ни пить, ни есть деревня сразу догадалась, что молодого милиционера отправили в ссылку за смертоубийство. Боялись и уважали Алешу в деревне все от мала до велика. Черт его знает, что придет в голову этому внешне спокойному менту. Даже пьяные хулиганы, болтающиеся по очам по деревне и затевающие жестокие драки, часто заканчивающиеся поножовщиной, затихали, когда высокая фигура участкового возникала из ночной темноты. Порядка Алексей Николаевич, конечно, не навел, таежный поселок давно жил по своим неписанным законам, но жил теперь здесь с оглядкой на маленький покосившийся домик бабки Марьи. От нечего делать и жалея старую, Алеш починил ей забор, заменил сгнивший брус бани, отремонтировал провалившийся пол. Полуглухая востроносая бабка Марья обожала квартиранта, кормила его золотистыми пирожками с картошкой, отпаивал теплым парным молоком. Как только принесет от коровы подойник, отцедит молоко прямо в большую красную глиняную кружку, так и несет его, еще сохранившее коровье тепло прямо к Алеше. И пока он пьет, смотрит на него радостными и ласковыми глазами. Новому участковому предлагали переехать а отдельную квартиру, брошенных домов в поселке было немало, но ему было хорошо, уютно и спокойно у бабки Марьи, и он отказался. Сам Алексей Николаевич был деревенским парнем, но весь опыт его деревенской жизни отступил в Комсомольске, где нравы и обычаи по которым жили люди, также отличались от обычной деревни, как та отличается от города. И поселок, и лес вокруг, и люди, даже собаки здесь были другие. Ох и странная же это была деревня! В прошлом это был крупный леспромхозовский поселок, построенный вопреки всем недобрым слухам на месте старого кержацкого кладбища. Волей прихотливого вкуса неизвестного архитектора заброшенный кержацкий погост оказался чуть ли не самым ухоженным местом и главным украшением Комсомольска. Он всегда был обнесен целым деревянным забором, строго белели кресты на уложенных серыми плитами простых могилах. Трава, мощно поднимающаяся на богатой земле, здесь всегда аккуратно скошена. Не было ни цветов, ни кустиков, ни лавочек, заботливо построенных родными, не увидишь в родительские дни и традиционной стопочки, прикрытой кусочком хлеба, и обычных подношений в память о покойниках, оставленных близкими у изголовья могил. Все было просто, строго, содержалось в идеальном порядке. За кладбищем следили несколько десятков семей старожилов, перебравшихся со старого кержацкого поселка, находившегося в нескольких километрах отсюда. Теперь в том кержацком скиту доживали свой век несколько стариков и старух, о которых сурово и молча заботились те же семьи. Поселок, в котором леспромхоз давно распался, жил своею непонятной чужой Алеше жизнью. Улиц в обычном понимании было три, остальной поселок был разбросан, дома строились там, где нравилось хозяину, причем прихватывались к дому и годились жердями и покосы, и огород, просто для души и от жадности. Эти разбросанные дома отличались от построенных по плану, как небо от земли, хоть и построены были на леспромхозовские деньги и лес. Только строили их хозяева для себя. Сделанные из кедра огромные добротные дома с хозяйскими постройками, обязательной баней, летней кухней. погребом под одной крышей, обнесенные двухметровым забором, они были похожи на маленькие, хорошо укрепленные крепости. Во дворе каждого был колодец, но воды лучше не проси – не дадут. Жили в этих домах в основном потомки кержаков. И, как подозревал Алеша, они-то и были настоящими хозяевами тайги, угрюмо подступавшей к поселку со всех сторон. Остальные двух и четырехквартирные бараки, построенные рядом, кучковались, отгороженные друг от друга кривыми заборами из перекошенного штакетника. Вначале Алеше они казались похожи друг на друга, как близнецы, но постепенно он научился различать, где живут порядочные, по комсомольским меркам, люди, где бичи, а где уж вовсе отморозки и нищета, которых тоже хватало в глухом поселке, куда не любила ездить власть. У порядочных людей заборы были целы, калитка закрывалась на крючок, наличники выкрашены в красивый синий.