Мария Шенбрунн-Амор - Месье Террор, мадам Гильотина

Александр попытался вспомнить скромницу и рукодельницу Машеньку-Наташеньку-Дашеньку, но все заслоняло бледное лицо Габриэль Бланшар с глазами цвета зимнего неба. Странная она, упрямая, неулыбчивая, и подозрения на ее счет у Александра самые чудовищные, но в сравнении с ней невесты Старицкого уезда, застенчивые, густо нарумяненные, напуганные мамушками и осаждавшие каждого холостого дворянина многозначительными взглядами и вздохами, вспоминались неживыми снежными бабами. Нет, пока не выяснит, правду ли сказала Планелиха, не успокоится. Но раз уж дядя такой сторонник домостроя, пусть хоть русского подполковника из кухонного плена выпустит.

– Василь Евсеич, насчет кухарки: я с Жанеттой, прислугой соседской, договорился, чтобы она нам стряпала.

– Это ладно, – тряхнул очередной газетой дядюшка. – Твоей-то стряпней я уже по горло сыт. Та же казнь, только медленная. – Высунулся из-за листа, глянул строго поверх очков: – Только предупреди, чтоб без слизняков и лягушек. И по дому не шастать. Доносительниц без нее хватает.

– Дядя, раз все французское вам не угодило, сами-то зачем в Париж явились?

– То не твоего ума дело. Не нравов пакостных набираться.

Засопел, вернулся к внимательному изучению мерзкого санкюлотского листка «Папаша Дюшен».

ТЕТКА С УТРА обрядилась в шелковое, расшитое розами платье, надушилась, подрумянила щеки и губы, взбила волосы и удалилась в бакалейную лавку за свечами и мылом. Габриэль ходила от окна к окну, ломала пальцы, подбирала смятые газеты, дружно поносившие убийцу Марата, и перечитывала сообщения о ходе расследования преступления.

Первый раз Мари, которую теперь все называли Шарлоттой, допросили прямо в доме Марата, потом в тюрьме аббатства, а со вчера допрашивали в тюрьме Консьержери. Сообщников преступления искали с невероятным упорством. Все эти пламенные революционеры затрепетали и возмутились, узнав, что среди их противников нашелся убежденный, бесстрашный и самоотверженный мститель, готовый отдать жизнь в борьбе с якобинской тиранией. А еще больше напугало, что этим мстителем оказалась молодая девственница, к тому же правнучка великого драматурга Франции Пьера Корнеля. Это появление второй Жанны дʼАрк словно выносило над якобинцами приговор истории. Трибуналу во что бы то ни стало требовалось доказать, что героиня была всего лишь орудием злобного заговора врагов народа.

И Мари дрогнула. Она называла имена, а следователи немедленно арестовывали всех, с кем она встретилась или беседовала: члена Конвента Дюперре, перед которым она хлопотала за эмигрировавшую канониссу епископа Фуше, хозяйку ее гостиницы, мальчика, с которым Корде посылала Марату просьбы о встрече. Допросили даже кучера фиакра.

Не пожалев себя, Корде не жалела уже никого. Без утайки сообщала суду все, что знала о жирондистах. Хладнокровно заявила, что бежавшие в Кан депутаты считают Робеспьера, Дантона и Марата подстрекателями, намеревающимися развязать гражданскую войну. А ведь эти сведения приговаривали перечисленных ею беглецов. Судьба жирондистов Габриэль не волновала: такие же республиканцы, как и нынешние якобинцы, лишь более робкие. Но что будет с ней самой, если Корде и ее упомянет?

Третий день она ждала появления жандармов. Она бы сбежала, только до Кана через посты и заставы не добраться, а больше бежать ей некуда. Постоянно прислушивалась, от каждых шагов на лестнице покрывалась холодным потом. Думала, как выгородить тетку. Но никто не приходил. Это означало, что до сих пор Шарлотта ее имени не упомянула. Однако завтра Корде предстоит суд. Неизвестно, что спросят обвиняемую на нем, что она ответит и какие там выступят свидетели. Боже мой, как это ужасно – бояться за себя, когда несчастную Мари ждет гильотина! Но Габриэль даже на улицу не решалась выйти, потому что парижане завалили Революционный трибунал доносами на предполагаемых соучастников преступления. А вдруг кто-нибудь вспомнит, что видел карательницу Марата в Пале-Рояле с другой девицей, и ее опознают? Нет, это, конечно, чрезмерные страхи! Кроме двух петиметров с лорнетами и месье Ворне, на них никто и внимания не обратил.

Кстати, молодой Ворне. Он-то зачем следил за ней? Что ему от нее нужно? Соседи, разумеется, вовсе не те, за кого себя выдают. Такие же коммерсанты из Нормандии, как сама мадемуазель Бланшар – Парижская Богоматерь. Старший не имеет ни малейшего понятия о происходящем в Кане, младший выслеживает ее, а в ломбарде пригрозил санкюлотке Революционным трибуналом! Тогда она решила, что он просто пугал хамку. А теперь не знала, что и думать. Вчера вечером из распахнутых окон доносились голоса соседей. Габриэль едва наружу не вывалилась в попытках расслышать их беседу, но ничего не поняла, потому что говорили они на каком-то незнакомом наречии. В Версале Габриэль часто слышала испанский и немецкий, ее грум Джонсон говорил по-английски, и сама она немного понимала итальянский. Но соседи беседовали между собой на каком-то странном, неведомом языке.

На днях Ворне наняли Жанетту стряпать, сегодня с утра она пропадала у них. Габриэль сразу решила воспользоваться возможностью разузнать о них побольше. По словам кухарки, молодой Ворне в очереди за хлебом обворожил всех хозяек прихода. Простушку Жанетту полностью покорил своими шуточками и комплиментами. Теперь, после казни Нодье, шармантный ловелас будет вынужден искать себе обожательниц в других лавках. А что если он слышал, как пекарь требовал у служанки уплатить долги ее хозяек? Что он о своих соседках подумает? Ну что там с Жанеттой? Куда она провалилась?

Наконец дверь черного хода приоткрылась, кухарка поманила Габриэль:

– Идемте, мадемуазель. Сейчас там никого: молоденький еще с утра в Конвент поскакал, а старик не очень-то хотел меня одну оставлять, но я так на кухне начадила, что он покрутился, покрутился, обрядился в допотопный камзол, нацепил дурацкую шапку и тоже куда-то убрел.

Обе выскользнули на лестницу. Дверь в кухню Ворне приоткрылась со скрипом, от которого окатило потной горячей волной. Внутри в самом деле воняло рыбой и дымом. В гостиной сухо щелкал маятник напольных часов красного дерева. Габриэль глубоко вздохнула и заставила себя шагнуть в чужой дом.

– Вы только поторопитесь, мадемуазель, старикан далеко не утопает. – Жанетта скрылась на кухне.

Монахини, учившие Габриэль вести себя благородно и в соответствии с правилами приличия и чести, забыли предупредить, что наступит революция и аристократов будут преследовать и казнить. Извините, настоятельница бенедиктинского монастыря Святой Троицы мадам де Бельзенс де Кастельморон, но мадемуазель де Бланшар пришлось превратиться в гражданку Бланшар, и та твердо намерена остаться в живых. Слишком деликатные аристократки великодушно прощают своего палача и покорно ложатся в общий ров на кладбище Мадлен, а отважные вроде Корде закалывают тиранов и поднимаются на эшафот. Но Габриэль не позволит ни хорошим манерам, ни героическим примерам погубить себя. Все дозволено тому, кого преследуют и кто спасает свою жизнь. К тому же соседи первыми начали шпионить за ней.