Глэдис Митчелл - Дьявол из Саксон-Уолл

Мать умоляла дочь и угрожала Хэнли, но они все равно уехали.

Следующие три с половиной месяца ее жизнь напоминала первые недели после замужества. Хэнли был молчалив, но спокоен, а прислуга под его строгим контролем демонстрировала полное уважение к Констанции.

Сама она жила как во сне. Вставала, ела, делала вид, будто распоряжается по дому или в кухне, и никогда не уходила дальше границы парка или яблоневого сада.

В конце третьего месяца Констанция проконсультировалась с доктором Кревистером, и тот подтвердил ее подозрения, что она ждет ребенка.

После их возвращения Хэнли ни разу не покидал дом после наступления темноты. Про Марту Флюк он, похоже, совсем забыл и даже близко не подходил к дому старой ведьмы. Новость о ребенке оставил без комментариев, хотя, по мнению Констанции, это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Иногда Хэнли с глумливой ноткой в голосе, которая выводила ее из себя, придумывал ей новые имена. Сначала Констанция пыталась делать вид, что ее это устраивает, но, заметив, что ее довольный вид портит ему удовольствие и повергает в мрачность, которая так плохо закончилась в прошлый раз, стала выражать подлинные чувства – горечь и обиду, – и это доставляло Хэнли такую радость, что она продолжала практиковать то же самое уже после того, как привыкла к новым прозвищам.

– Гризельда! – звал и довольно усмехался Хэнли, увидев выражение ее лица. – Терпеливая Гризельда! – продолжал он и только потом, полностью насладившись болью и унижением Констанции, говорил, что ему нужно.

Кроме этой единственной формы жестокости, которую Хэнли позволял себе в это время, было еще нечто такое, что сильно беспокоило Констанцию и что она старалась всеми силами выбросить из головы. Да, она научилась бороться с трудностями, но толку от этого было немного. В Хэнли поселилось какое-то тайное злорадство. Иногда Констанция ловила на его лице выражение странного, почти безумного дьявольского ликования, и оно проступало тем ярче – в этом она не сомневалась, – чем меньше времени оставалось до рождения ребенка. Еще один зловещий факт заключался в цензуре, которую он ввел на всю ее переписку. Хэнли запретил ей писать матери о своей беременности или приглашать ее к ним в дом. Лишившись единственной радости и утешения, Констанция окончательно впала в уныние и с ужасом ждала, что будет дальше. Она сама не понимала, чего боится. Страх вселился в нее и преследовал повсюду. Порой во сне Констанция видела сатанинскую ухмылку Хэнли и вскакивала с диким криком.

В среду в Неот-Хаусе появилась миссис Пайк, а в следующую пятницу у Констанции родился сын. Роды проходили сложно, и доктор Кревистер скромно говорил, что проявил все свое врачебное искусство. В это время он ни разу не видел Хэнли, но уведомил миссис Пайк, что она может позволить ему навестить жену и ребенка, если он захочет.

Получив такое разрешение, Хэнли отправился в спальню, а миссис Пайк решила, что ничто не мешает ей отправиться в кухню и выпить бокал портера, ждавший ее на столе.

Во вторник рано утром Констанция умерла от сепсиса, последовавшего за послеродовой горячкой, и Хэнли безутешно рыдал на плече Марты Флюк, появившейся в его гостиной сразу после того, как доктор Кревистер покинул дом. Доктор был чрезвычайно недоволен Констанцией, которая умудрилась умереть после всех приложенных им усилий, однако недолго сетовал на ее пренебрежение к его профессиональной чести, потому что очень скоро муж миссис Пайк, моряк в отставке, начал жаловаться на сильные боли в брюшной полости (после того, как съел какое-то блюдо, принесенное ему женой из Неот-Хауса), и Кревистеру пришлось его лечить. На второй день больной почти поправился, но в следующую ночь с ним случился еще более сильный приступ, поэтому миссис Пайк ни свет ни заря отправилась за врачом. Дома она отсутствовала более сорока минут, поскольку доктор Кревистер спал и ему пришлось одеться, да и расстояние между домами было немаленькое. Когда они с доктором вернулись, Пайк бесследно исчез, и единственным свидетельством его нового приступа были только грязные пятна на полу и зловоние, стоявшее в душной спальне.

Попытки найти его, предпринятые местными жителями и доктором Кревистером, были тщетны. Казалось, он исчез с лица земли. Впрочем, эта новость занимала поселок всего три дня, потому что у Хэнли Миддлтона вдруг появились тревожные симптомы наподобие тех, что наблюдались у моряка Пайка, и он скрепя сердце обратился за помощью к доктору Кревистеру. Операция оказалась неудачной, и пациент умер. В протокольных записях засвидетельствовали, что гроб заколотили сразу после того, как Марта Флюк, мертвенно-бледная, с темными кругами вокруг глаз, отдала последний долг покойному. Даже мать Констанции, убитая смертью дочери, отказалась с ним прощаться.

Миссис Пайк, принявшая роды у Констанции, стала кормилицей ее ребенка. На этом перед смертью настояла мать, для которой была невыносима мысль, что кормить ее дитя будет Марта Флюк.

Сыну самой Марты уже исполнилось четыре месяца, но его так и не крестили, несмотря на неоднократные напоминания викария. Марте ставили в пример миссис Пайк, но она лишь смеялась, говоря, что если бы у нее был такой же чахлый и убогий мальчик, как у миссис Пайк, она бы тут же понесла его крестить. Потом она передумала, пообещала принести его в церковь, и вскоре ребенок был крещен.

Через неделю после того, как миссис Пайк начала ухаживать за маленьким Миддлтоном, к викарию явилась старая ведьма миссис Флюк и объявила, что «малыш нашей Марты» умер от коклюша и «так измучился, бедняга», что совсем усох и стал похож на трехнедельного младенца, буквально «словно только что родился».

Возникли слухи, что детей перепутали и отдали не тем матерям, но они вскоре затихли. Зато появились другие, более настойчивые: будто бы Хэнли был младшим из двух братьев-близнецов и еще есть старший, Карсуэлл Миддлтон, который вот-вот заявит свои права на наследство.

Откуда взялась эта новость про близнецов, никто не знал. Похоже, ее пустила в оборот старуха Флюк, но скоро она укоренилась и обросла множеством сторонников. Это было тем более удивительно, что весь поселок знал Хэнли с того самого дня, когда умер его эксцентричный дядя, полагавший, что он император Адриан и что двенадцать шиллингов составляют пенни. Последняя причуда снискала ему особую симпатию у жителей. Именно странности в поведении Хэнли убедили местных, что он самый настоящий Миддлтон, и после его смерти весь Саксон-Уолл притих, ожидая, когда в городок прибудет новый наследник, чтобы объявить незаконнорожденным сына Констанции и зажить привычной для Миддлтонов широкой и разгульной жизнью. Жителям Саксон-Уолл было невдомек, что только законное рождение дает право на наследство – поскольку жизнь в городке шла по закону «выживет сильнейший», – но старая миссис Флюк, знавшая толк в Библии, привела им в пример Авраама и Агарь и просветила их на сей счет.