Эрнест Уильям Хорнунг - Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе

И, разжав кулак, он мгновенно обвил свою руку вереницей бриллиантов и сапфиров, которые я так недавно видел на груди леди Мельроз.

В эту ночь он рассказал мне историю первого своего преступления. Раньше он лишь упоминал о нем как о неведомом инциденте известного крикетного состязания в Австралии, и мне так и не удалось выжать от Раффлса хотя бы слово по этому поводу, несмотря на то, что в таких попытках с моей стороны не было недостатка. Он только тряс головой и задумчиво глядел на дым от сигареты, в глазах же у него светился странный взгляд, полуциничный, полупечальный, как будто дни честной, порядочной жизни, утраченные навеки, имели все-таки для него свою прелесть. Раффлс замышлял что-то необычайно новое, грандиозное, хотел добиться наконец славы с неостывающим энтузиазмом артиста. Нельзя было даже представить себе трепет или угрызения совести среди его откровенно-эгоистического увлечения пороком, и все-таки словно облачко заглушенных укоров совести как будто набегало на него при воспоминании о первом злодействе, так что я уже отказался от мысли услышать его историю еще задолго до той ночи, когда мы вернулись из Мильчестера. Хотя крикет уже витал в воздухе, однако крикетный мешок и чемодан Раффлса, в котором он хранил его, покоились на каминной решетке с еще видневшимися на коже обрывками восточного ярлыка. Мой взгляд задержался на этом ярлыке довольно долгое время, и я полагаю, что Раффлс следил за движением моих глаз, потому что вдруг он спросил меня, неужели я все еще жажду услышать его сумбурную историю.

– В этом нет надобности, – отвечал я, – ты не пожелаешь распутать мне этот сумбур, я должен сам вообразить его себе.

– Как же ты это сделаешь?

– О, я начинаю уже постигать твою методу!

– Ты думаешь, я явился на свет с открытыми глазами, такой, как сейчас?

– Я не могу представить себе, чтоб ты действовал когда-нибудь иначе.

– Мой любезнейший Банни, это была самая непредумышленная вещь, какую я когда-либо совершал в моей жизни.

Кресло Раффлса откатилось назад к библиотеке, когда он вскочил вдруг с внезапным приливом энергии, глаза его сверкали настоящим негодованием.

– Нет, я не могу этому поверить, – с силой произнес и я, – я не могу поздравить тебя с таким жалким началом.

– Ну так, стало быть, ты совсем глуп…

И вдруг он остановился, пристально поглядел на меня и стоял так мгновение, улыбаясь помимо собственной воли.

– Или, верней, ты искуснее, чем я думал, Банни. Клянусь, это было ловко подстроено, и, мне кажется, я попался, как нельзя лучше! Твоя взяла, как говорится. Но, в сущности, я и сам вспоминал об этом происшествии, суматоха прошедшей ночи напомнила мне о нем до некоторой степени. Итак, я расскажу тебе, в чем было дело. Теперь наступил подходящий момент, и я воспользуюсь им, нарушу единственное хорошее правило моей жизни… Только надо еще немного выпить.

Виски забулькало, сифон зашипел, лед глухо бухнулся в стакан, и вот, сидя в своей пижаме, с неизменной сигаретой в зубах, Раффлс рассказал мне историю, которую я уже не чаял услышать. Окна были растворены настежь, сперва в них врывались всевозможные уличные звуки со стороны Пикадилли, но еще задолго до окончания его истории последние колеса продребезжали, последнего горлодера утихомирили, и лишь мы одни нарушали безмолвие летней ночи.

– Нет, брат, в самом деле, у тебя еще все идет гладко, ты довольствуешься лишь подачками на чаек, так сказать, а мои первые шаги были куда замысловатее: я сразу очутился в преисподней и, право, с удовольствием отклонил бы от себя это приглашение. Однажды мы направились в Мельбурн-Кёп на скачки. Я наметил известного фаворита, который оказался как раз не в фаворе, и это не единственный способ облапошить дурака в Мельбурне. Я не был таким старым невозмутимым актером, как теперь, Банни, мое раздумье над финансовыми проблемами было в то же время и моей проблемой, но другие не знали, до какой степени мне приходилось плохо, и я поклялся, что они и не узнают. Я позондировал местных ростовщиков-жидов, но они не ловились на удочку. Тогда мне взбрела в голову мысль о некоем мифологическом родственнике, троюродном брате отца, о котором никто ничего и не знал, кроме того, что он жил в одной из английских колоний. Если он богат, то превосходно: я стану его обрабатывать, если же нет, то не стоит тревожиться. Я попробовал навести справки, и счастье мне улыбнулось, то есть я думал, что улыбнулось в тот самый момент, как мне оставалось уже немного дней жизни в Австралии. Я порезал себе руку как раз перед большим рождественским крикетным состязанием и не в состоянии был бы подать шар, если бы даже он прямо летел на меня.

Доктор, осматривавший меня, случайно спросил, не был ли я в родстве с Раффлсом из Национального банка, и от одной лишь возможности этого у меня занялся дух. Родственник, оказавшийся крупным представителем одного из банков, который может обогатить меня при одном только произнесении моего имени, что могло быть лучше этого? Я вообразил себе, что этот Раффлс и есть именно тот человек, который мне нужен, но с крайним прискорбием узнал через минуту, что он вовсе не был крупным представителем, доктор даже не встречался с ним, а всего лишь читал о нем по поводу мелкого происшествия в одной загородной конторе, которой и заведовал мой однофамилец. Вооруженный разбойник был довольно смело изгнан оттуда Раффлсом, всадившим в него пулю. Такого рода происшествие было настолько обыкновенно, что я только тогда впервые услыхал о нем. Загородная контора! Мой финансист превращался все-таки в славного товарища, готового подарить мне банковский билет, хотя он и считал деньги своей душой. Во всяком случае, директор остается директором, и я заявил, что желаю осведомиться, не окажется ли он родственником, которого я давно разыскиваю, а потому не будет ли доктор так добр сообщить мне название этой филиальной конторы.

«Я сделаю больше, – отвечал доктор, – я скажу вам название той конторы, в которую он был переведен с повышением, потому что я, кажется, слыхал, что они его уже назначили».

На следующий день доктор сообщил мне название городка Йе, милях в пятидесяти к северу от Мельбурна, но с неопределенностью, характеризовавшей все его сообщения: он не в состоянии был сказать, найду ли я там моего родственника или нет.

«Он одинокий человек и его инициалы У. Ф., – сказал доктор, довольно осведомленный о не особо важных подробностях. – Он оставил свой пост несколько дней тому назад, но, кажется, не обязан являться на нынешний пост раньше нового года. Нет сомнения, впрочем, что он отправится раньше, чтоб осмотреться и укрепиться, как следует. Вы можете его там найти или же не найти, на вашем месте я бы написал».