Татьяна Хрисанфова - Чисто деревенское убийство

Строем их повели в барак.

Тот же голос сзади обьявил, что теперь они будут так ходить до тех пор, пока не сдохнут. Степанов поглядел на Сидоркина: откуда он это знает?

Тот пожал плечами.

Пленных ввели в помещение, где располагалась, если так можно сказать, баня. На крючках висели шланги. Им выдали мыло, кусок на пятерых и бритвы. Появившийся полицай стал обьяснять, что надо делать.

– Побрейтесь, чтобы вшей не разводить! – велел он. – Я проверю.

Степанов и Сидоркин намылили другу другу спины, потом стали бриться.

Подошел полицай.

– Подними «причиндалы», – велел он Сидоркину.

Тот подчинился.

– Плохо выбрил, – резиновой палкой он ударил Сидоркина по «причиндалам».

Тот скорчился от боли и присел на корточки.

Полицай, сознавая свое превосходство, опустил дубинку на его спину.

Степанов сделал движение, пытаясь защитить друга.

Полицай усмехнулся.

– Ну-ну, вояка без штанов, тоже хошь попробовать? – пошевелил он дубинкой.

Но бить не стал, пошел дальше.

Потом их отвели в барак. Сидоркин и Степанов устроились на нарах напротив друг друга. Они стали друзьями.

Через несколько дней новенькие освоились, перезнакомились и привыкли к условиям лагеря. За это время их выводили по утрам и вечерам на построения.

Из всех офицеров выделялся один, с вечно брезгливым выражением лица. Он никогда не снимал перчаток. Заключенных он не замечал, проходил мимо, как будто на плацу был один. В бараках его никогда не видели. С другими офицерами тоже не общался. Никто не знал, в чем состоит его служба. Знали, что зовут его Гюнтер фон Чайнов. Единственным из пленных, с кем он иногда общался, был переводчик.

Среди заключенных нашелся знающий немецкий язык. Его сразу поставили переводчиком, отгородили его нары пологом, и питаться он стал отдельно от других пленных.

– Видал, выслуживается сука! – сквозь зубы произнес Санька. Они сидели на нарах в ожидании отбоя.

– Тоже выжить хочет, – равнодушно отозвался Сидоркин.

– Кто же здесь не хочет? – злобился Санька.

– Ты тише, – урезонил его Костя. – Мы и так на заметке у начальства лагеря. Два раза убегали. На нас, небось, особые дела завели.

– Опять убегу! – Санька говорил тихо, но Сидоркин резко вскочил и оглянулся.

На них никто не обращал внимания, или делали вид, что не замечают их.

Жизнь в лагере становилась все тяжелее.

Пленных привозили часто. Их рассказы не радовали.

Немцы продвигались по югу России, как по собственным «штрассе».

Пленные не всегда терпеливо переносили условия лагеря.

Однажды возник бунт. Зачинщиков нашли быстро.

Их поставили перед строем на плацу, и переводчик долго переводил монотонную речь начальника лагеря.

А тот «долдонил» о неблагодарных русских свиньях. Немецкая нация несет им освобождение от оков коммунизма, а они не оценивают забот о себе.

Санька еле сдерживал себя. Желваки так и ходили на его лице.

Сидоркин больно ущипнул его за руку.

Санька отвлекся от речи начальника и перевел взгляд на других офицеров, его окружающих. Те преданно слушали речь и озирали пленных, стараясь выявить недовольных. Один фон Чайнов отвлеченно смотрел сквозь строй солдат; его, видимо, не интересовало, что заключённые чувствуют и замышляют ли очередное восстание.

Начальник лагеря закончил свою речь, оставив пленных весь день стоять на плацу в воспитательных целях. Зачинщиков запихали в грузовые машины и увезли.

– Не хотят здесь казнить, – услышал Санька глухой голос позади себя.

– Почему казнить? – он тоже говорил, почти не открывая рта: за разговоры в строю могли отправить в карцер.

– Заткнись! – прошипел Сидоркин.

– Не бойся, – послышалось сзади, – не донесу. Думаете, баламутов оставят в живых?

Никто не отозвался на его вопрос.

2015 -

Чермашенцев вместе с семьей сидел за поздним ужином. Жена подала в сковороде жареную на топленом масле картошку, сверху залитую сметаной. На столе стояла большая миска с нарезанным салатом. Запах свежих огурцов и помидоров витал в комнате, возбуждая аппетит. Чермашенцев положил на тарелку картошку, захватил ложкой салат и с удовольствием стал есть.

– Какие успехи? – посмотрел он на сыновей.

– Мы все сделали, что ты велел, – отозвался старший. – Курей, гусей накормили, корове травы накосили.

– Не баловались, – вторил ему младший.

– Они – молодцы, – вступилась за сыновей жена.

– Смотрите у меня! – в отца голосе зазвучал металл. – Книжки почитайте. Не хочу, чтобы вы выросли бомжами.

– Чего несешь? – обиделась жена. – Своих детей с Витьком сравнил.

Она нахмурилась и стала вытирать со стола хлебные крошки.

Чермашенцев понял, что хватил через край.

«К жене теперь не подойдешь», – думал он. – «Дурацкая работа!»

Никак участковый не привыкнет оставлять все за порогом. Вот и теперь в голову лезли мысли о детях Воробья. Многих из них Чермашенцев знал в лицо. Как они живут в одной деревне? Ведь должны понимать, что приходятся друг другу братьями?

«Интересно», – подумал он, – «они в гости друг к другу не ходят?» И тут же устыдился своих мыслей. Людям и так в деревне не сладко приходится. Чермашенцев подумал, что человек девять может припомнить похожих на «Ротаню», причем разного возраста.

«Вот мужик», – рассуждал участковый, – «ни стыда, ни совести!»

«Может детишки озлобились против папашки? Да нет. Молоды они тогда были», – отогнал Чермашенцев от себя не прошеные мысли. – «Кто же тогда?»

В нем проснулся азарт. Захотелось узнать, кто же, все-таки, решился на преступление?

80-е

На улице было холодно, мела метель.

Вставать в четыре часа утра, чтобы успеть на работу Иринке было не трудно. Труднее было пробираться до свинарника через всю деревню по сугробам.

Зима стояла снежная.

За ночь наносило непроходимые сугробы.

Иринка натянула теплые пуховые носки, фуфайку, резиновые сапоги. Зимой приходилось ходить на работу в сапогах, иначе по корпусу не пройдешь.

Было темно, идти приходилось мимо кладбища.

Девушка до жути боялась там ходить. Но другого пути не было.

Бабушка убеждала ее, что бояться надо живых: не известно, от кого чего ждать. Но Иринка была молода, мало у нее, выросшей под крылом матери, бабушки и тетушек, было жизненного опыта. Родные любили ее, отговаривали идти работать на свинарник. Но Иринка решила не сидеть на шее матери.

Она ввалилась в двери корпуса вспотевшая, уставшая от преодоления высоченных сугробов.

Тети Лиды и Капитолины еще не было.

Девушка поднялась на транспортер и прошлась вдоль клеток.

Хряки, привыкшие к ней, поднимали морды в надежде кормежки.

Иринка улыбалась им:

– Проголодались? Скоро, скоро накормим вас, зверюги!