Джон Карр - Под покровом ночи

— Но это невозможно…

— Невозможно! Вы в своем уме? — Это уже закричал Килар.

— Вполне, — коротко ответил детектив. — Пойдемте наверх. Я вам покажу.

Мы кое-как добрались до гостиной и испытали настоящее потрясение, увидев снова корзины с цветами, белый гроб и шепчущего молитвы у гроба Герсо. Килар посмотрел на цветы, затем стащил шляпу с головы и судорожным движением прижал ее к груди. Мы опять сподобились увидеть сияние его лысины. Он щелкнул пальцами и дрожащим голосом произнес:

— Вы серьезно настаиваете на том, что в гробу лежит Лоран? Вы хотите сказать, что он убил Рауля и принял его внешность? Вы это хотите сказать?

— Я вижу, вы все еще мне не верите, — пожал плечами Банколен. — Что ж! Я готов показать вам детали. Я намерен показать вам все, что вы должны были сами заметить, и подкрепить это такими вескими доказательствами, что даже адвокат в них не усомнится. Садитесь, господа!

— Но… тогда, выходит, кто-то другой убил Лорана и Вотреля! — подал голос Графенштайн. — Кто-то другой!

— Именно так. Убийца, которого мы ищем, убил Лорана и Вотреля, так же как Лоран убил Салиньи и спрятал его в подвале за стеной. Этого человека мы и ищем. Другими словами, мы раскрыли жульничество и продолжаем находиться в начале головоломки! Постойте, Герсо, не уходите. Зажгите свет вот на этом столе. — Банколен начал открывать портфель.

Все молчали. Не знаю, что чувствовали остальные, я же был буквально оглушен и испытывал еще большее недоверие. Мы расселись по креслам. На столе зажгли лампу, и в полной тишине слышался только шелест документов, которые разбирал Банколен. Закончив с бумагами, он переключился на нас.

— Господа, — начал он, — с самого начала вы находились в невыгодном положении, потому что не имели ни малейшего представления о том, что именно расследуете. Боюсь, это мешало вам понимать смысл всей последовательности событий настолько понятных, что, как только появится увязывающий их факт, вы сразу все поймете. Во всяком случае, быстрее, чем я рассказываю.

У нас в Париже человеку моего положения и должности необходима чрезвычайная гибкость. От меня не требуется, конечно, быть экспертом, умеющим использовать все средства детектива — химию, баллистику, психоанализ, медицину, микрофотографию — со всей пользой, которую могут принести спектроскоп, хромоскоп, фотокамера и ультрафиолетовые лучи или какие-либо другие орудия специалиста. Мне достаточно разбираться во всем этом настолько, чтобы подсказать экспертам, что именно следует искать, и потом по достоинству оценить их находки. Я должен организовать богатые возможности полиции таким образом, чтобы усилия не растрачивались попусту. Образно говоря, чтобы не шарить в темноте и не искать наобум. Мой мозг обязан отобрать единственную логическую комбинацию событий, которую они должны будут доказать.

Прежде всего, еще до того, как в карточной комнате было совершено убийство, мое внимание привлек один странный факт — вот почему я хотел слышать мнение доктора Графенштайна, — который касался психоанализа. Мы имели двух мужей мадам Луизы — двух совершенно различных по характеру мужчин, у которых не было ни малейшего сходства во вкусах и интересах. Мадам любила Лорана, образованного человека, пока он не повредился в рассудке, после чего она его возненавидела. Этот случай глубоко ее потряс. Но вскоре она почти с такой же силой влюбилась в Салиньи — спортсмена. Из множества мужчин именно Салиньи вырвал ее из недавнего ужаса первого брака. Мне пришло в голову, что у нее в глубине души еще жила та подсознательная и поруганная любовь к Лорану, и — voila! — оказалось, что между Салиньи и Лораном имелось странное физическое сходство. В сущности, оно было так заметно, что она сама сказала об этом. Вы помните, господа? Она сказала, что иногда ей видится в Салиньи Лоран и это ее пугает. Так оно и было. Но именно в этом и таилась тайна ее увлечения Салиньи. Ведь это сходство сочеталось с мыслью о том, что она имеет дело с мужчиной совершенно другого типа. Она думала, что это так. На самом деле ее новый мужчина напоминал Лорана после того, как она с усилием изгнала его из своих воспоминаний, узнав о его сумасшествии. Вот эти мужчины: оба высокого роста, оба со специфически блестящими карими глазами, оба с примерно одинаковым овалом лица. У Лорана нос был с горбинкой, у Салиньи — прямым; у Лорана были каштановые волосы и борода; Салиньи был блондином и брился. Измените форму носа, обесцветьте волосы, и у вас будет не только два вполне похожих друг на друга человека. Это не обмануло бы друга Салиньи, если друг хорошо его знал. Но дело в том, как известно вам, доктор, что мы узнаем своих друзей скорее по их манерам и привычкам, чем по внешности. Ведь если вдруг их привычки каким-то образом изменяются, мы удивляемся и говорим: «Ты сам на себя не похож!» Внешность же человека, если только она не имеет для нас психологического значения, запоминается нами довольно обще, смутно. Случайный прохожий, которого мы встречаем на улице, может сделать сотни мелких изменений своей внешности, но если его выдающиеся черты, по которым мы узнаем его, — цвет волос, форма носа, манера носить шляпу — останутся неизменными, мы не заметим разницы. Самозванец, который присвоил себе эти выдающиеся черты и держится вдали от всех, может легко ввести всех в заблуждение. Парадоксально, что единственный человек, который мог бы его разоблачить, был единственным человеком, который не смог этого сделать, а именно — мадам Луиза. Она видела Лорана, а не Салиньи, даже когда перед ней стоял настоящий Салиньи.

Как я сказал, сначала я просто лениво размышлял над этим фактом. Сомнения мои еще не приняли определенную форму, когда я с вами беседовал, доктор. Меня мучили причины, по которым женщина полюбила Салиньи, тогда как он был последним, кто мог бы вызвать ее любовь. Я ведь не из тех романтиков, что несут сентиментальный бред о невозможности объяснить пущенные наугад стрелы Эроса. Была и еще одна причина. Я не готов утверждать, что она действительно любила кого-либо из них двоих. И об этом я тоже помнил, когда говорил с вами.

Затем я изучал факты, которые оказались у нас во время расследования. Мы знали, что более месяца назад Салиньи повредил себе спину и левую руку прошу запомнить, левую, как сказано в телеграмме венского доктора, — и что он поехал лечиться в Вену. Он покидал Париж блестящим спортсменом: теннисистом, который едва не победил Лакоста; фехтовальщиком, бесстрашным джентльменом, который не побоялся напасть на горного льва, вооруженный только охотничьим ножом. Он вращался в спортивных кругах, из которых множество его друзей рассеялись по свету. Он был специалистом по лошадям и оружию, но не слишком образованным человеком, который редко читал и говорил только на родном языке. Он совершенно безразлично относился к светской жизни и не стремился занять сколько-нибудь солидное положение. Он был легкомысленным идеалистом, который обожал свою будущую жену, игнорируя знаки внимания со стороны других женщин. Он был крепким, здоровым, сердечным и простодушным парнем, часто принимал у себя друзей, но при этом не очень ценил хороший стол и беседы в гостиной. Можно сказать, он был из муки грубого помола, и тот, кто цитирует Суинберна молодой даме, читает «Алису в Стране чудес» или обсуждает на холостяцкой вечеринке знаменитых криминалистов, вызвал бы у него только удивление.