Жорж Сименон - Новый человек в городе

«Бедняга!»

Чалмерсу не хотелось бы оказаться в шкуре Уорда?

Допустим. Ему, джентльмену, — Чарли хорошо усвоил урок! — претит фотографировать человека без его ведома.

Каждый невиновен и считается таковым, пока не доказано противное, — согласен. Только вот когда противное докажут, может оказаться слишком поздно. Разве змею объявляют ядовитой лишь после того, как она ужалит?

А ведь глаза у Джастина — или Фрэнка, или Фрэнки, как бишь его? — когда он говорил о Юго, были такие же холодные и безжалостные, как у змеи. Правда, осознал это Чарли не сразу, задним числом. Тогда ему просто стало не по себе.

— Чарли, иди же обедать.

Он скомкал бумагу, на которой так ничего и не написал, и, пока дети ели суп, быстро переоделся: в воскресном костюме ему было как-то не по себе.

— Что пишет Луиджи?

— Кланяется тебе. Много работает — праздники.

— А про то дело — ничего?

Чарли чуть не обманулся, но перехватил взгляд, брошенный женой на мальчика, и сообразил, что речь идет про электропоезд.

— Он еще не получил моего письма. Оно придет только завтра утром. О чем с тобой говорил Уорд?

— О детях, но мало. Прислушивался к праздничному шуму и время от времени вставлял слово. Ты напрасно так долго нес малышку на плечах: она слишком тяжелая, и теперь у тебя одышка.

Верно. С некоторых пор Чарли стал одышлив и уже не без труда вытаскивает ящики с пивом из подвала. Он даже начал подумывать, не нанять ли подсобника.

Что же он говорил о детях?

Джулия глазами дала понять мужу, что не хочет вести об этом речь при ребятишках.

— Я поняла одно: он их не любит, как, впрочем, и женщин.

— Кто не любит детей, мама?

— Один человек.

— Какой человек? Тот, что сидел в баре, когда мы вернулись?

— Нет. Он ушел раньше.

— Мама, а он еще придет?

— Нет.

— Он умер?

— Нет, просто уехал и очень далеко.

— Далеко, как Нью-Йорк?

— Он туда и отправился.

Она увидела, как побледнел муж, и всполошилась.

— Что с тобой, Чарли?

— Ничего. Пройдет.

Сделав вид, что подавился, Чарли выпил стакан воды. Нет, это просто смешно! Вопросы дочурки нагнали на него такого страху, что ему на мгновение почудилось, будто неподвижный взгляд Уорда настиг его даже в кухне.

— Надеюсь, ты не простыл, пока дожидался шествия?

Когда Уорд невозмутимо распахнул дверь и повесил свое мышино-серое пальто на вешалку, в баре оказалось, к счастью, с полдюжины посетителей, в том числе негр Дженкинс. Тем не менее Чарли раскрыл рот, словно испытывая потребность сказать нечто бесповоротное, такое, чего он ни в коем случае не должен говорить. Но он только осведомился, хотя обычно обслуживал клиентов без их просьб:

— Пива?

Он не сомневался: Уорд понял. Может быть, вспомнил фамилию Луиджи, которую прочел на конверте? Угадал, какую сеть плетет вокруг него Чарли почти против воли, повинуясь своего рода инстинкту самосохранения?

— Пива! — откликнулся он, со вздохом взбираясь на табурет.

Лишнее слово! Никто, правда, и ухом не повел. Впрочем, нет. Дженкинс удивленно повернул голову и, продолжая улыбаться, посмотрел на Уорда. Улыбка была широкая, во весь рот, но за ней чувствовалась какая-то серьезность.

Напрасно все-таки Чарли сделал снимок! Чалмерс был прав: это смахивает на кражу. И кражу чего-то более личного, чем деньги или вещи, потому что тут есть отягчающее обстоятельство: похищенное нельзя возместить.

Сумеет ли он не показать Уорду, что все знает? Теперь он даже имя Джастина не в силах выговорить обычным тоном — так он боится, как бы с языка не сорвалось:

«Фрэнки».

— Фотографировали детей? — поинтересовался Гольдман, когда Чарли отнес ему аппарат.

Бармен ответил «да», но отвел глаза.

— Если резкость хорошая, могу увеличить вам несколько снимков. Бесплатно, разумеется, — я не фотограф, а так, любитель. Занесите негативы, я посмотрю.

Уорд уже вынудил его притворяться и лгать, а теперь смотрит на него так, что Чарли в собственном баре не знает, куда девать глаза.

А Луиджи советует: «Не злобься на Фрэнки!»

Как почти каждую зиму перед новогодними праздниками, погода стояла пасмурная. В иные дни снег желтел и таял, в водосточных трубах урчала вода, шел дождь, а под вечер холодало, и к утру тротуары отполировывал гололед. Потом опять валил снег, но небо оставалось тревожным, хмурым, словно больным, свет приходилось жечь даже в полдень; тем не менее по продутым ветром улицам допоздна сновали черные фигуры прохожих — приближался Новый год.

Поднявшись с постели и даже начав хлопотать в баре, Чарли считал, что он в порядке, но уже через час почувствовал себя простуженным и расклеившимся. Несколько раз принимал аспирин и пил грог, от сладковатого запаха которого его в конце концов стало мутить. Бармен целый день не слезал со стремянки: украшал потолок и стены гирляндами, ельником, хлопьями ваты и колокольчиками. Стремянка шаталась — Чарли все никак не удосуживался завести другую, и Джулии приходилось подстраховывать мужа. Он прищемил себе палец. А на следующий день решил, что у него прострел.

Еще немного, и он заворчал бы: «А все Джастин!»

Мало-помалу Чарли дошел до той точки, когда человек начисто перестает выносить другого. Потолок в бильярдной напротив тоже украсили по случаю Нового года, но на стремянку там лазил не Джастин и не Скроггинс — старик разваливался прямо на глазах. Издали, да еще при таком скудном освещении, как в бильярдной, могло показаться, что он уже не способен держать голову прямо.

Она то и дело свисала на грудь или вбок, и он добрую минуту собирался с силами, прежде чем поднять ее.

Скроггинс долго не протянет — это ясно. Кто-то — Чарли забыл, кто именно, кажется столяр, делающий заодно гробы, — цинично сказал: «От него воняет смертью».

Тем не менее в бильярдной не было отбоя от посетителей, преимущественно подростков и школьников. Чарли, словно дело касалось его лично или он служил в полиции, следил за ними, хотя смущался, когда кто-нибудь, даже Джулия, заставал его за этим занятием. В таких случаях голос его звучал неестественно — бармен это сам чувствовал, торопливо уводил разговор от щекотливой темы, и это унижало его.

Он заметил, что с тех пор, как владельцем бильярдной стал Уорд, клиенты большей частью не расплачиваются, но Скроггинс что-то записывает в черную книжечку, которую прячет под стойкой.

Как назло, через день после этого открытия, когда Джастин к десяти явился в бар, Чарли был погружен в подсчеты. Он тоже предоставлял кредит завсегдатаям; что касается ставок, часто делавшихся по телефону, он просто заносил их в ученическую тетрадь и еженедельно подводил итог.

Уорд, сидя за стопкой джина, молча наблюдал за ним; Чарли отчетливо понимал: Джастин наперед знает его мысли, и не удивился, когда тот бросил: