Жорж Сименон - Человек, обокравший Мегрэ

Он изучил все медные таблички в подворотне, из которых явствовало, что почти на каждом этаже здания размещалась какая-нибудь кинематографическая организация. Общество, которое интересовало Мегрэ, называлось «Кароссок» и располагалось в бельэтаже.

— Пойти с вами?

— Идем!

Это не только входило в его методу, но и рекомендовалось инструкцией для всех офицеров Уголовной полиции.

Подъезд оказался довольно мрачным, поскольку единственное окно выходило во двор, где шофер надраивал «роллс-ройс». Перед телефонным пультом сидела рыжая секретарша.

— Мсье Карю у себя?

— Не знаю, пришел ли он.

Как будто можно незаметно пройти в контору!

— Ваше имя? Вам назначено?

— Комиссар Мегрэ.

Она поднялась и хотела проводить их в приемную, точнее — посадить в «холодильник».

— Спасибо. Мы подождем здесь.

Ей явно не нравилась такая манера поведения. Вместо того чтобы позвонить патрону, она скрылась за обитой дверью и появилась лишь через три-четыре минуты. Но теперь она шла позади свежевыбритого и благоухающего лавандой Карю, одетого в светло-серый с иголочки костюм. Он, несомненно, только что посетил своего парикмахера, и, наверное, ему даже сделали массаж лица. Карю был из породы людей, которые каждое утро проводят добрых полчаса в кресле косметического салона.

— Как поживаете, дорогой друг?

Он сердечно протянул руку дорогому другу, с которым познакомился только накануне в шесть часов вечера.

— Входите, прошу вас. И вы, пожалуйста, молодой человек. Полагаю, это один из ваших сотрудников?

— Инспектор Лапуэнт.

— Вы свободны, мадемуазель… Меня ни для кого нет, к телефону я не подхожу. Соедините меня, только если будет звонок из Нью-Йорка.

И объяснил улыбаясь:

— Не терплю, когда телефонные звонки прерывают разговор.

У него на столе стояло три аппарата. Комната была просторной, стены, как и кресла, обтянуты бежевой кожей, ковер на полу — в светло-коричневых тонах.

Огромный письменный стол из палисандрового дерева был завален таким количеством папок, что для их разбора потребовалась бы дюжина секретарей.

— Садитесь, прошу вас. Чем могу угостить?

Он подошел к низкому шкафу, который оказался баром внушительных размеров.

— Может быть, аперитив еще рановато, но я слышал, вы — любитель пива? Я — тоже. У меня есть превосходное… прямо из Мюнхена.

Он держался свободнее, чем накануне, наверное потому, что мог теперь не заботиться о реакции Норы.

— Вчера вы застали меня врасплох. Когда я шел ужинать к своему старому другу Бобу, у которого я частенько бываю, я не думал, что встречу там вас. До этого я выпил две или три рюмки виски, да еще добавил шампанского. Я не был пьян. Я никогда не пьянею. И все-таки утром я весьма смутно мог вспомнить наш вчерашний разговор. Жена упрекает меня в излишней болтливости и в чрезмерной горячности. Надеюсь, у вас не сложилось обо мне такого же впечатления?

— Я понял, что вы считаете Фрэнсиса Рикена толковым парнем, у которого есть все возможности стать одним из ведущих режиссеров.

— Да, вероятно, я это говорил. Это мой принцип — делать ставку на молодых.

— А сейчас вы придерживаетесь иного мнения?

— Конечно, нет! Что вы! Однако есть некоторые нюансы. Я нахожу в этом юноше явную склонность к разбросанности, к известной анархии. То он переоценивает себя, то теряет всякую веру в свои силы.

— Вы говорили, что считаете эту пару очень дружной.

Карю удобно устроился в кресле, положив ногу на ногу, в одной руке стакан, в другой — сигара.

— Я это говорил?

Внезапно он встал, поставил мешавший ему стакан на столик, сделал несколько затяжек и принялся расхаживать взад и вперед по ковру.

— Я очень надеялся, комиссар, что вы сегодня придете.

— Я так и понял.

— Нора — женщина незаурядная. Хоть она никогда не бывает в моей конторе, можно смело сказать, что она моя лучшая сотрудница.

— Вы мне говорили, что она наделена даром медиума.

— Я это говорю в ее присутствии, потому что ей это льстит. А на самом деле она обладает изрядной долей здравого смысла и редко ошибается в людях. Я часто увлекаюсь… слишком доверяю… А она — нет.

— Иначе говоря, она служит вам своего рода стоп-краном?

— Пожалуй. Я твердо решил: как только получу развод, женюсь на ней. Да, в общем, мы и сейчас уже как муж и жена.

Чувствовалось, что ему стало труднее говорить, что он подыскивает слова, не спуская глаз со столбика пепла на сигаре.

— Ну, как бы лучше выразиться? Нора очень ревнива при всей своей незаурядности. Вот почему мне пришлось вам вчера солгать в ее присутствии.

— Сцена в спальне?

— Конечно. Разумеется, все происходило не так, как я вам рассказал. Софи действительно уединилась в спальне, чтобы выплакаться после того, как Нора зло съязвила в ее адрес — не помню, как именно, все мы тогда прилично выпили. Короче говоря, я стал ее утешать…

— Она стала вашей любовницей?

— Комиссар полиции не колеблясь констатировал бы факт адюльтера.

Он улыбнулся с довольным видом.

— Скажите, мсье Карю. Вероятно, в вашей конторе ежедневно мелькают хорошенькие девушки. Большинство из них, конечно, готовы на все, чтобы получить хоть самую крохотную роль?

— Верно.

— Полагаю, вы иногда этим пользуетесь?

— Это одна из составляющих нашей профессии. Все мужчины ведут себя одинаково, разве что не у всех одинаковые возможности. Вы сами, комиссар…

Мегрэ строго, без улыбки, взглянул на него.

— Простите, если я вас шокирую. Так о чем я говорил? Я в курсе, что вы беседовали с некоторыми из наших друзей и еще вернетесь к этому. Предпочитаю играть в открытую. Вы слышали, как Нора отзывалась о Софи? Мне не хотелось, чтобы вы составили представление о бедной девочке по ее словам. Она вовсе не была карьеристкой и совсем не походила на женщину, которая ляжет в постель с первым встречным. Какой-то порыв толкнул ее, совсем юную, почти девочку, к Рикену, он обладает фатальной для женщин притягательностью. На них всегда производят впечатление страдальцы, честолюбцы, циники, мужчины с необузданным темпераментом. Словом, она вышла за него замуж. Она поверила в него. Ходила за ним по пятам, как дрессированная собачка, замолкала, если он не желал, чтобы она говорила, почти не занимала места, чтобы ему не мешать, и соглашалась на то неопределенное существование, которое он ей мог предложить.

— Она была несчастлива?

— Она страдала, но старалась не подавать виду. В общем, если он и нуждался в ней, в ее неназойливом присутствии, то бывали минуты, когда она его раздражала. Тогда он упрекал ее в том, что она для него обуза, мешает его карьере, говорил, что она глупа, как ослица.

— Это она вам сказала?

— Я об этом догадывался по некоторым репликам, которыми они обменивались.