Эллери Квин - Дверь в мансарду

— Это правда? — неторопливо задал вопрос старик.

— Правда. Прежде нам как-то не приходило в голову спросить Кинумэ о столь специфической подробности, а она не привыкла добровольно разглашать какие либо сведения. Кинумэ давно приучилась держать язык за зубами. Но подробность слишком характерна: накануне преступления птица была в клетке, а когда Эва через полчаса вошла в спальню, клетка оказалась пуста. И Терри это подтвердил. Разрешите задать вам новый вопрос: кто мог выпустить птицу за прошедшие полчаса?

— Только Карен. Она одна, — пробормотал доктор.

— Совершенно верно. Только Карен могла освободить из неволи свою любимицу.

— Но как же птица вылетела из комнаты? — поинтересовался Терри.

— Да очень просто. Клетка никак не открылась бы сама, а значит, Карен должна была ее отпереть. По-видимому, она взяла птицу в руки, поднесла ее к окну и просунула через два железных прута. Никакой человек не сумел бы протиснуться через эти прутья, — заметил Эллери, — а вот птица сумела. — Он нахмурился. — Карен любила свою проклятую сойку — и тому найдется целая масса свидетельств. Птицу никогда не выпускали из клетки. Можно вспомнить лишь один случай, когда мисс О'Мара, — молоденькая ирландка сделалась еще мрачнее, — во время болезни Кинумэ накормила сойку, но не уследила за ней и та улетела, скрывшись в саду. He расскажете ли вы нам снова, мисс О'Мара, что тогда произошло? Только поподробнее, чем в среду, прошу вас.

— Не знаю, зачем вам это надо, — буркнула девушка. — Она мне тогда чуть голову не оторвала. Я имею в виду мисс Лейт. Хотела даже уволить. Ну когда вы меня отпустите? Что мне тут с вами делать?

Но Эллери не ответил ей.

— Вот видите, — продолжал он. — Теперь у нас есть все основания полагать, что за несколько минут до смерти Карен Лейт, годами ревниво державшая птицу взаперти, сама отпустила ее на волю и просунула через зарешеченное окно. Она ее освободила. Почему? Почему люди вообще освобождают своих любимцев? Да потому, что рабству настал конец. А рабству обычно приходит конец со смертью хозяина. То есть Карен Лейт твердо решила покончить жизнь самоубийством.

Инспектор нервно грыз ногти.

— Итак, мы подходим к пятому и наиболее убедительному факту. Это весьма сложный пункт, включающий в себя несколько особенностей или признаков: западное мышление, постепенно превратившееся в восточное, кимоно, ступеньку эркера, кинжал, украшенный драгоценными камнями, и перерезанное горло. Он связан со всем, к чему стремилась извращенная душа Карен Лейт. А ее хрупкое тело покорно следовало за этими символами и сигналами. Даже если рассматривать данный пункт отдельно от других, он все равно мог бы мне подсказать, что Карен Лейт покончила с собой.

— Быть может, ты нам это объяснишь? — раздраженно обратился к сыну инспектор.

— Да, пункт действительно любопытный — бесспорно красивый и с абсолютной симметрией. Кем по сути была Карен Лейт? Эта белая женщина обладала классической азиатской психологией. Она так долго жила в Японии, так глубокого понимала и любила все японское, что и сама больше чем наполовину стала японкой. Вспомните, как она жила на Вашингтон-сквер, не скрывая своей ностальгии по Японии, окруженная японской мебелью, японскими картинами и безделушками. И даже сад у нее был японский. При первой возможности она надевала кимоно. Ей нравились японские обычаи, — наверное, вы помните церемонию чаепития на ее приеме? Неудивительно, ведь она воспитывалась в полуяпонском доме, общалась с японскими друзьями, у нее были японские слуги, а после смерти отца она обучала японских студентов в Токийском университете. Иными словами, она прониклась японским духом, а ее психология сделалась в значительной степени японской, утратив западные черты. Должен заметить, что она — отнюдь не исключение, бывали и другие случаи обращения европейцев к Востоку. Взять хотя бы Лафкадио Херна.

И если мы поглядим на Карен Лейт в этом свете, то поймем, на что способны намекнуть особые обстоятельства ее смерти. Вы еще не догадались? Переодевание в японское кимоно, перерезанное горло, оружие со стальным лезвием и драгоценными камнями. Что все это значит? Почему за полчаса до смерти она сняла свое обычное, европейское платье, — как мне сказала Кинумэ, — и облачилась в кимоно? И чем объяснить столь мрачный способ самоубийства — перерезанное горло? Отчего она остановила на нем свой выбор, зачем ей потребовалась половинка инкрустированных японских ножниц, неплохо заменившая кинжал? Я отвечу вам почему. Эти три элемента — кинжал с драгоценными камнями, перерезанное горло и кимоно — необходимые атрибуты старинного японского ритуала — харакири. То есть самоубийства по-японски.

— Нет, — упрямо возразил ему инспектор после короткой паузы. — Нет, ты не прав. Я, конечно, в этом не слишком-то разбираюсь, но хорошо знаю, что при харакири режут не горло. Несколько лет назад был случай с одним япошкой. И как я слышал, он распорол себе брюхо и выпустил кишки. Я тогда поинтересовался. Они всегда вспарывают себе брюхо.

— Это был мужчина? — уточнил Эллери.

— Да.

— Значит, ты неглубоко вник в характер обряда. А вот я его основательно изучил. Мужчины-японцы кончают жизнь самоубийством, разрезая себе брюшную полость. Однако женщины перерезают себе горло.

— Ох, — вздохнул инспектор.

— Но это не все. Харакири не делают просто так. Для него должны быть определенные мотивировки. Они тесно связаны с вопросом чести. В Японии совсем нелегко расстаться с жизнью с помощью харакири. Только если ты совершил бесчестный поступок и обязан его искупить. Эта ритуальная форма самоубийства смывает бесчестье, по крайней мере сугубо эстетически. А как насчет Карен Лейт? Разве она не запятнала себя бесчестьем, присвоив произведения своей сестры? И разве она не умерла на ступеньке эркера, перед окнами, чтобы ее без труда можно было представить себе коленопреклоненной? Таково другое необходимое требование ритуала харакири.

Нет, нет, я понимаю, что один или даже два из этих пяти признаков, не считая последнего, мало значат сами по себе. Однако вместе с ним возрастает роль и других четырех. Версия самоубийства становится до наглядности убедительной, и ее просто невозможно опровергнуть.

Все молчали.

Наконец инспектор воскликнул:

— Но у тебя нет никаких доказательств! Ни свидетельств, ни вещественных доказательств. Это только теория. Я не могу отпустить мисс Макклур на основании ничем не подкрепленной теории. Будь же благоразумен!

— Я воплощенное благоразумие, — вздохнул Эллери.

— И потом, где эта пропавшая половинка ножниц, которой она, по твоим словам, зарезалась? — Старик встал и покачал головой. — Нет, Эллери, так дело не пойдет. Ты придумал отличную теорию, но с зияющим пробелом. А в моей версии все доказательства налицо.