Джон Карр - Ночь у Насмешливой Вдовы

— Но… — сказал он, — тогда вы, должно быть, и есть тот самый феноменальный Старик!

Он произнес последнюю фразу очень спокойно и искренне, как будто сказал: «Но тогда вы, должно быть, сам сэр Ланселот!»

Нечасто в своей жизни Г.М. слышал подобную интонацию; куда чаще его нехотя благодарили или откровенно грубили. Так что от изумления он едва не выпал из кресла. Зато сигара выпала из его негнущихся пальцев, и ее затушил Данверс. Сам же Г.М. впился глазами в викария, пытаясь угадать, не издевается ли тот. Однако преподобный Джеймс и не думал шутить.

— Сынок, — заявил Г.М., выбираясь из кресла, — я чрезвычайно тронут!

— Для меня знакомство с вами большая честь, сэр Генри.

— Я и так набожен как черт, — откровенно признался Г.М., — а после таких слов, надеюсь, буду еще чаще ходить в церковь. Меня не ценят, это факт. От кого вы слыхали обо мне?

— От одного приятеля, адвоката-ирландца по имени Кит Фэррелл. Он часто вспоминает о деле с бронзовой лампой, а вы, по его рассказам, просто святой!

— Ах, сынок, нельзя верить абсолютно всему, — скромно возразил Г.М., которого слегка покоробило сравнение со святым. — Но то расследование… да, есть о чем вспомнить!

— Расследование! — воскликнул викарий, в порыве вдохновения хватая Г.М. за плечи. — Ну конечно! Не скажу, будто вас послало мне Провидение, — он рассмеялся, — но, по крайней мере, это самая счастливая встреча, которая может выпасть на долю бедного сельского священника! Вы посланы мне свыше, чтобы помочь разоблачить преступника!

Г.М. настороженно посмотрел на преподобного Джеймса.

— Мы сейчас же пойдем ко мне, — заявил викарий, — и вместе изучим анонимное послание. Как странно! Оказывается, здесь есть проход. — Он уже рьяно подталкивал Г.М. вперед. — Дорогой сэр, неужели вас не волнует насущная обязанность?

— Откровенно говоря, нет, — сказал Г.М. — Вот что, сынок! Снаружи я оставил свой весьма ценный чемодан с колесиками. Мне нужно отвезти его в отель под названием «Лорд Родни», потому что…

— Ваш багаж, сэр Генри? Не волнуйтесь, я о нем позабочусь.

— Именно этого я и боюсь. Дело в том, что…

— Вперед! — весело вскричал преподобный Джеймс, распахивая дверь. Звякнул колокольчик. — Ах, ваш чемодан! — добавил он.

Чемодан, перевернутый широкой стороной вниз, был прислонен к книжному лотку; два колесика, торчавшие в воздухе, поблескивали в последних лучах солнца. Преподобный Джеймс, который, естественно, решил, что перед ним самый обычный чемодан, из галантности попробовал поднять его. С трудом оторвав изобретение Г.М. от земли, он не удержался и с размаху опустил его на тротуар — естественно, широкой стороной вниз. При этом колесики оказались тоже внизу. Потом викарий принялся искать несуществующую ручку, за которую можно было бы нести чемодан, и нечаянно ударил коленом в его днище, словно баран рогами. После этого он воскликнул:

— Ну вот! — и застыл, пораженный.

Старый добрый чемодан, как будто заразившись его энергией, покатился по гладкому покатому тротуару вниз, вдоль улицы. Двадцать мальчишеских и девчоночьих глоток испустили возмущенный вопль. Крики детей смешались с лаем одиннадцати собак всех пород и мастей — от манчестерского терьера до овчарки. Собаки разбежались по улице, точно пестрый движущийся ковер.

По сию пору Г.М. пылко уверяет, будто все произошло не по его вине. Но он совершил досадную ошибку, которую никогда не признает.

В тот миг, когда викарий толкнул коленом чемодан, сэр Генри Мерривейл бросился вниз по улице, размахивая руками; он собирался предупредить Томми Уайата и его шайку, что гонка еще не началась. Но точно посреди улицы он натолкнулся на свору собак.

Г.М. не удалось избежать столкновения. Крепко вцепившись в панаму, он дважды обернулся вокруг своей оси и с глухим стуком плюхнулся задом на асфальт, едва не проделав в нем трещину. Трое отцов семейств, не выпуская из рук гаванские сигары, подошли к незнакомцу и возмущенно осведомились, что за представление он тут устраивает.

— Так нечестно! — закричал один мальчик, дергаясь от возмущения всем телом, точно у него была пляска святого Витта.

— Нечестно! — вторили другие. — Викарий лягает собак!

Обвинение было несправедливым и неверным. Преподобный Джеймс, увидев, что случилось, решил, что единственно правильное решение — попробовать догнать чемодан и схватить его. В колледже Святого Иоанна он был великолепным спрингером. Разумеется, собаки и не думали состязаться с ним в беге: им только хотелось поймать странный предмет и разорвать его в клочья. И если на бегу священник и отпихнул какую-то собаку, он действовал не нарочно.

Данверс, который выбежал на дорогу, чтобы помочь Г.М., понял, что им грозит новая беда.

— Сэр Генри! — умоляюще взывал он.

Г.М. в съехавшей на глаза панаме вознес кулаки к небу. С губ его слетали такие непристойности, такие живописные ругательства, что все окошки в верхних этажах раскрылись, словно в музыкальном ревю.

— Прошу вас! — стонал Данверс.

— Ах ты, чтоб тебя!.. — отвечал Г.М.

— Внизу, на лугу, сидит полковник Бейли! Чемодан и собаки несутся прямо на него! Если они свалятся на полковника…

— То что? — спросил Г.М., резким жестом сдвигая панаму на затылок.

Если бы не новая угроза, он бы просидел на улице минут двадцать, в красках расписывая урон, какой понес его копчик от соприкосновения с асфальтом. Но, услышав о надвигающейся беде, великий человек с трудом встал, придерживая обеими руками панаму, и, переваливаясь, побежал вниз по Главной улице со скоростью, почти поражавшей воображение.

— Эй! — кричал Г.М. поверх голов зрителей. — Остановите его! Остановите сейчас же!

Любой завсегдатай скачек вполне мог оценить картину даже без полевого бинокля: обезумевшие собаки, несущийся по улице викарий — и торжествующий чемодан, катящийся на четыре корпуса впереди самых быстрых собак. Все звуки вдруг перекрыл пронзительный взволнованный дискант юного Томми Уайата:

— Пучеглаз! Пучеглаз! Взять его!

Реакция последовала незамедлительно.

Из беспорядочного пестрого клубка вырвался черно-белый пятнистый пес. За полсекунды он на три корпуса опередил остальных.

Гонка приближалась к повороту, за которым находился пригорок, довольно круто обрывавшийся вниз. Чуть в стороне от обрыва сидел спиной к дороге высокий джентльмен с хорошей выправкой, в котором без труда угадывался военный, и наносил мелкие мазки кистью на холст, стоящий перед ним на мольберте. Позади мольберта находились две дамы, одной из которых была Джоан Бейли. Их лица были обращены к улице. При виде происходящего дамы замерли, раскрыв рты.

— Пучеглаз! — в последний раз прозвенел боевой клич.