Кейт Саммерскейл - Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл

— Признаю, — проговорила наконец Констанс.

— Прошу занести признание в протокол.

Пока секретарь делал свою работу, в зале царила мертвая тишина.

Колридж поднялся со своего места и от имени Констанс обратился к суду:

— Перед тем как суд вынесет свой вердикт, мне хотелось бы отметить следующее. — Адвокат был сухопарый мужчина с удлиненным лицом, острым, благожелательным взглядом и мелодичным голосом. — Во-первых, перед лицом всемогущего Бога и как человек, желающий быть в мире со своей душой, обвиняемая просит меня торжественно заявить от ее имени, что виновна в преступлении она, и только она, а ее отец и другие столь долго и неправедно находившиеся под подозрением люди целиком и полностью невиновны. Во-вторых, она просит меня заявить, что вопреки тому, что утверждалось, побудило ее к данному деянию не дурное обращение со стороны домашних. В семье ее неизменно окружала самая нежная и преданная любовь. Надеюсь также, что мне будет позволено уже от себя добавить, что все сказанное доставляет мне печальную радость, ибо я от души убежден, что это правда.

Колридж сел на место. Секретарь суда спросил Констанс о том, имеются ли у нее какие-либо основания просить суд о смягчении наказания. Она промолчала.

Перед тем как вынести смертный приговор, Уиллз надел черный судейский головной убор и обратился к Констанс:

— Изучив материалы дела и сопоставив их с вашим трехкратным признанием своей вины, я не имею ни малейших сомнений в том, что сделанное вами заявление — это заявление человека, виновного в совершенном преступлении. Представляется, что вы дали волю чувству ревности…

— Никакой ревности! — выкрикнула Констанс.

— …и злобы, — продолжал судья, — и они настолько глубоко проникли в ваше сердце, что в конце концов зло полностью овладело вами.

В этом месте голос судьи пресекся, и, не в силах продолжать, он вынужден был сделать паузу. Пока он молчал, Констанс подняла голову. Увидев поникшую фигуру судьи, утратила остатки самообладания и отвернулась, пытаясь сдержать слезы. Уиллз же разрыдался в открытую. Наконец он справился с собой и вновь медленно заговорил:

— С моей стороны было бы в высшей степени самонадеянно судить о том, воспользуется ли ее величество королева своим правом помилования ввиду того, что в момент совершения убийства вы были совсем юной девушкой, что осуждены вы на основании вашего собственного признания и что это признание освобождает от подозрений других людей. Могу лишь сказать, что отныне вам надлежит прожить то, что прожить осталось, в ожидании близкой смерти и в молитвах об ином, высшем милосердии, в глубоком и искреннем покаянии и вере в божественное воздаяние.

Судья зачитал формулу смертного приговора, закончив словами: «И да помилует Бог вашу душу».

Констанс на мгновение застыла, затем опустила вуаль. Из зала заседаний ее вывела стражница с лицом, залитым слезами. Судебное заседание продолжалось двадцать минут.

Выкрик Констанс — «Никакой ревности!» — был единственным публичным проявлением чувств, которое она себе позволила за все то время, что прошло между ее признанием и судом. Она готова была согласиться с тем, что ею двигала ярость, что да, она, совершила убийство, но не из ревности — нет… Быть может, реакция ее была чрезмерной: убивая Сэвила в порыве гнева, она могла представляться себе героиней — мстительницей за мать и брата, но если двигала ею ревность, то, выходит, она эгоистичный, слабый ребенок. Если все дело в ревности, то она не просто восставала против отца и мачехи, а жаждала их любви.

Сразу после вынесения смертного приговора стали во множестве появляться посвященные убийству в доме на Роуд-Хилл «народные» баллады. Собственно, это было чистое стихоплетство — краткое, на страничку, кое-как срифмованное описание всякого рола преступлений. Печатались такие «произведения» быстро, расходились в большом количестве экземпляров, а затем распевались уличными торговцами. Их эстафету быстро перехватили газеты, печатавшие в виде отчетов о преступлениях такую же дешевку, только в более развернутой форме и обращаясь к большей аудитории грамотных людей. Большинство «народных» баллад были написаны от первого лица, в форме признания или жалобного плача:

Констанс могла говорить что угодно, но авторам баллад мотивы ее поведения были, видимо, совершенно ясны:

В другой балладе говорилось, что она «ревнует к своей мачехе», а многие сходились на том, что Констанс преследует призрак убиенного Сэвила: «Ни дня ни ночи мне покоя, мой брат во сне преследует меня». Ну а кое-кто испытывал сладострастное возбуждение в предвкушении сцены казни и пытался поделиться им с другими:

Но издатели «народных» баллад начали скачки, не дождавшись стартового выстрела, — в публике росли настроения в пользу помилования Констанс. Один мировой судья из Девоншира готов был под присягой засвидетельствовать факт умопомешательства первой жены мистера Кента — не только он, но и другие соседи Кентов не раз наблюдали случавшиеся с ней припадки. [97] Из показаний Густавуса Смита от 24 июля 1865 г. Архив министерства внутренних дел, 1144-20-49113. В первое же воскресенье после вынесения приговора преподобный Чарлз Сперджен, самый популярный проповедник своего времени, обратился к четырехтысячной толпе, собравшейся на площади Слона и Замка [98] По названию старинной гостиницы, находившейся в этом месте на юго-западе Лондона. — Примеч. пер. с речью, в которой сравнил преступление Констанс Кент с преступлением, совершенным доктором Эдвардом Притчардом из Глазго, также осужденным незадолго до того на смерть за убийство. Притчард был арестован, потому что в крови его жены и матери, умерших вскоре после того, как стала известна его связь с четырнадцатилетней служанкой, были обнаружены следы яда. Виновным себя Притчард не признал и даже после оглашения приговора пытался возложить ответственность за происшедшее на других: «У меня такое чувство, что после начала моей связи с Мэри Маклеод я жил среди полоумных». В противоположность ему Констанс сама взяла вину на себя, чтобы снять подозрения с близких людей. Преподобный Сперджен призывал к милосердию. Роуленд Родуэй, доктор Бакнилл и преподобный Вагнер, а следом за ними и судья Уиллз обратились с просьбой о снисхождении к министру внутренних дел. Единодушны были и газеты. Для хладнокровной детоубийцы Констанс вызывала слишком большую симпатию. Не теряя времени, сэр Джордж Грей обратился к королеве с прошением о замене смертного приговора пожизненным заключением, что, в сущности, обычно означало двадцатилетний срок.