Уолтер Саттертуэйт - Кавалькада

Ты можешь подумать, что такой разговор слишком уж откровенен, если учесть, что мы с Эриком познакомились всего лишь час с небольшим назад.

Все, что я могу на это сказать, так это то, что в Берлине, где радующий всех разврат нависает над городом, как серый туман, такая беседа между двумя образованными людьми кажется вполне нормальной. И неважно, что один из этих образованных людей — вернее, одна — прячет под маской искушенности открытый от изумления рот и широко раскрытые глаза.

Но больше всего, должна признаться, меня волнуют дети, вынужденные заниматься проституцией. Что станется с этими мальчиками и девочками, когда их главное достояние, юность, будет попрано? Что происходит с ними сейчас, что прячется за соблазнительными улыбками и прищуренными глазенками?

Я не хотела портить тебе настроение. Но, честное слово, меня все это угнетает.

И Эрика, по-моему, тоже. За его маской искушенности скрывается застывшее в гневе лицо. Я разглядела его мельком в такси, когда мы возвращались в гостиницу. Я спросила, есть ли хоть какая-нибудь надежда у Германии и у ее детей.

Он взглянул на меня. Такси как раз проезжало под фонарем, свет вырвал из темноты его черты, быстро, как ласка робкой руки, боящейся задержаться. У него очень темные волосы и очень темные, карие глаза.

— Да, есть, — сказал он, — я верю. Иногда мне во сне приходит видение.

— Видение?

— Да. И всегда одно и то же. — Он откинулся на спинку сиденья, слегка приподняв голову и как будто глядя сквозь крышу такси. Его профиль резко выделялся в свете уличных фонарей. — Я вижу большой пожар, — сказал он. Когда очередной фонарь осветил его лицо, я заметила, что глаза у него закрыты.

— Полыхает вся Германия. Я вижу, как в городах величественные здания превращаются в руины, замечательные памятники рассыпаются в пыль. В деревнях огонь пожирает фермы, поля, леса. Везде и всюду вздымаются черные клубы дыма, густые, маслянистые, и окутывают небо.

У него, Ева, красивый густой баритон, и порой, когда он говорит, я ощущаю его пленительный тембр даже позвоночником.

— Я не совсем понимаю, — заметила я, — как такое видение может внушать надежду.

Он рассмеялся и повернулся ко мне. В бликующем свете салона такси я не могла разглядеть его глаза, но в его голосе я ощущала ликование.

— Но это всего лишь сон, дорогая Джейн. И как все сны, мое видение символично. Оно значит, что в стране должны произойти коренные перемены, что эти перемены обязательно произойдут. Вы, конечно, помните библейскую притчу об Иисусе Христе, когда он вошел в храм и изгнал оттуда всех менял.

— Да, — сказала я.

— Именно это, — продолжал он, — и нужно сейчас Германии. Нужен вождь, такой, который придет и сметет как мусор корысть, коррупцию и отчаяние, овладевшее нами. Разделается со спекулянтами, угнетателями, мошенниками и ворами.

— Но, — возразила я, — разве Иисусу стало легче после того, как он разогнал менял?

Эрик снова рассмеялся.

— И то верно. Нам, немцам, нужен вождь, у которого планы были бы выше храма.

— И вы верите, что господин Гитлер и есть такой вождь?

— Возможно. — Мы проехали мимо очередного фонаря, и я заметила, что он улыбается. — Поживем — увидим, — сказал он.

Как я уже говорила, Ева, он совершенно необыкновенный человек. Но я не до конца его понимаю. Может, сегодня, мне удастся узнать его чуть больше. Он пригласил меня на ужин, и я согласилась. Конечно, если позволят дела и господин Бомон.

С которым я сейчас отправляюсь завтракать.

С любовью,

— Как спалось? — спросил я мисс Тернер.

— Прекрасно, спасибо.

Мы сидели в другом ресторане нашей гостиницы, в юго-западном ее крыле, рядом с огромным фойе. Мисс Тернер только что присоединилась ко мне. Я пришел раньше времени, а она на несколько минут опоздала. В это утро на ней был облегающий серый хлопчатобумажный жакет, серая юбка, белая хлопчатобумажная блузка и черный шелковый галстук. Весьма деловой наряд, если не обращать внимания, как это делал я, на то, что под ним.

Сегодня впервые после нашего приезда в Германию не было дождя. За окном солнце омывало Парижскую площадь и массивную колонну Бранденбургских ворот за нею. Люди сновали по улицам и тротуарам с легкостью, которой раньше у них не наблюдалось.

— Кофе хотите? — спросил я ее.

— Благодарю, я уже выпила чаю у себя в номере, спасибо. Заказала еще с вечера. — Она улыбнулась. — Но я бы что-нибудь съела. — Она поправила очки и глянула мне в тарелку. — Яичницу с ветчиной.

— Годится.

— Звучит любезно.

Я жестом подозвал официанта, и, когда тот подошел, мисс Тернер сделала заказ.

— Итак, — сказал я, когда официант отошел, — как провели вечер?

Она покачала головой. Сегодня волосы у нее были распущены до плеч.

— Мисс Грин в кабаре так и не появилась.

— А я думал, она там работает.

— Да, но, по словам управляющего, работница из нее не самая добросовестная.

— Чем она занимается?

— Продает сигареты и подменяет барменшу, когда та уходит на ужин. Иногда подпевает в хоре.

— В каком еще хоре?

— Ну, — мисс Тернер небрежно махнула рукой, — в какой-то незатейливой программе — поют себе и танцуют.

— Управляющий мог бы, наверно, легко найти ей замену. Почему он ее не уволит?

— Она ему приглянулась. Он называет ее «англичанкой-финтифлюшкой», хотя и говорит это с улыбкой.

— Пуци дал мне ее адрес и номер телефона. Днем позвоним.

Мисс Тернер склонила голову набок.

— А что, если нам снова разделиться? Вы с господином Ганфштенглем побеседуете с мисс Грин, а я встречусь в институте с доктором Гиршфельдом — может, он выведет меня на Грету Нордструм.

— Сестру помощника Геринга. — Я напрочь забыл про нее. — Проститутку.

— Да.

— А институт, который вы упомянули, — и есть тот самый Институт сексологии?

— Да. — Она улыбнулась. — Боитесь, я не смогу достойно вести себя в Институте сексологии?

— Думаю, сможете.

— Значит, согласны?

— Не уверен.

— Но почему? — спросила она.

Я рассказал ей, что произошло вечером на задворках «Микадо». Я немного пригладил рассказ, но не слишком. Она имела право знать все.

Мисс Тернер слушала, не задавая вопросов. Когда я закончил, она сказала:

— Но ведь с вами все в порядке? Они вас не тронули? И господина Ганфштенгля?

— Просто не успели. Я же сказал, Рём подоспел как раз вовремя.

— Вам повезло. Они могли уложить вас обоих.

— Не думаю, что они собирались нас убивать. Для этого хватило бы и одного молодчика с «пушкой». Думаю, они просто хотели нас слегка помять.

— Но зачем? И кто они такие?

Я полез в боковой карман пиджака, достал удостоверение, которое передал мне Рём. И показал ей.