Марджори Аллингхэм - Смерть в Галерее

— Хорошо. Спасибо. — Он не шевелился. В темноте не было видно его лица.

— Иди же, — сказала она. Дэвид легонько сжал ее плечо. Он долго молчал, а потом крепко обнял ее И прижал к себе.

— Поедем со мной.

— Куда?

— В Голландию. Один Бог знает, куда я тебя зову, но давай рискнем… С моей стороны это, конечно, чистейший эгоизм.

— Почему?

Он расхохотался.

— О, дорогая, — сказал он. — Ты прелесть! Ты едешь?

— Я не могу. Филлида больна. Габриель там одна. Нет, я не могу. Я должна остаться с ними.

Он отпустил ее.

— Да, — неожиданно сказал он. — Да, конечно. — А потом быстро и горячо добавил: — Фрэнсис, будь осторожна. Никого не слушай. Ни о чем не думай. И ради Бога, ничего не говори. Присматривай за Габриель. Не оставляй ее одну ни на минуту. Ты меня понимаешь?

— Да. Чего ты боишься?

— Я не боюсь, — спокойно сказал он. — Но ты именно так должна вести себя. Послушай меня. Забудь обо всем. Не думай ни о чем. Не пытайся все это разгадать. Успокой

Габриель. Уложи ее и оставайся в ее комнате. И обязательно запритесь изнутри.

— Ты едешь в Голландию?

— Я не должен был тебе этого говорить. Это типично мужская ошибка. Непростительная ошибка. Ты никому не должна об этом рассказывать. Никогда, что бы ни случилось. Обещай. Дай честное слово.

— Да, — твердо сказала она. — Да, конечно. Честное слово. — В темноте ее слова прозвучали, как клятва.

Дэвид медленно и неуверенно пошел дальше, но потом вдруг вернулся и, наклонившись, быстро поцеловал ее. И, несмотря на трогательность этого прощального поцелуя и какое-то пугающее облегчение, она почувствовала боль. В следующую секунду он уже отпустил ее и осторожно пробирался по крыше.

— К сожалению, по радио в десятичасовых новостях дали слишком точное описание его внешности. Глупей. Теперь ему не удастся сбежать. Страна слишком маленькая, — с усмешкой разглагольствовал Годолфин, отодвигая тарелку.

Малая столовая была действительно невелика, электрический свет превращал полдень в вечер, и этот неестественный полдень был продолжением бесконечной путаницы всех последних недель. Фрэнсис сидела на другом конце стола, подбородком опершись на руки. Рядом остывал нетронутый завтрак. Ей казалось, что прошло уже сто лет после прошлой ночи. Она думала о вчерашнем прощании, как о каком-то размытом и неопределенном эпизоде в страшном и очень далеком прошлом. Эти двенадцать часов прошли во все нараставшем нервном напряжении. В доме царил хаос. Привычный распорядок был полностью нарушен, и все чувствовали себя на осадном положении.

После известия о втором убийстве толпа зевак вернулась на привычное место перед домом, но теперь их стало еще больше. Лишь тяжелые старомодные ставни на окнах служили преградой между потрясенными жильцами и жадными любителями сенсаций, которые терпеливо мокли под холодным дождем на площади.

На столе стоял какой-то странный набор блюд — нечто среднее между завтраком и ланчем. Миссис Сандерсон сделала все, что могла в это трудное время, когда еда стала последней в ряду жизненных ценностей этих людей. А Норрис, от которого остался лишь бледный призрак былого достоинства, неверной походкой принес с кухни поднос, на котором старинный китайский фарфор и потускневшее серебро странно соседствовали с холодными сосисками, картошкой в мундире, ветчиной, джемом и кофе.

Холл и лестничная площадка стали вражеской территорией, которую захватила полиция, непрерывно штурмовала пресса и через которую время от времени прорывалась к кухне незнакомая медсестра в накрахмаленной белой одежде и обуви с мягкими, неслышными подошвами.

Инспектор Бриди произвел тщательный обыск в обоих домах. Слово «тщательный» в его лексиконе имело самое прямое значение: было исследовано все пространство под полом, содержимое всех матрацев и тюфяков. Были проверены даже канализационные трубы. И опять все было бесполезно. Оружие, которым были убиты Роберт Мадригал, а потом и Генри Лукар, бесследно исчезло, как будто его и вовсе никогда не существовало.

Прошедшая ночь не принесла никому в Доме ничего, даже отдаленно напоминавшего отдых и сон. Час за часом длились нескончаемые допросы, нервы у всех были Натянуты до предела. Следы полицейского Дознания чувствовались даже во внешности и поведении Годолфина. Глубокие морщины Волнения и тревоги залегли в уголках рта. И Когда он, прихрамывая, шел через холл, на Желтой руке, сжимавшей трость, видны были вздувшиеся вены.

Фрэнсис было совершенно неизвестно, да и безразлично, как она выглядела. Старый Бриди, который уже начал опасаться, не слишком ли хорошо он к ней относится, увидел белый призрак с огромными, полными боли глазами и своим обычным властным голосом приказал ей пойти хоть немного поесть.

— Глупый молодой осел, — повторил вполголоса Годолфин и резко выпрямился, увидев боль, разлившуюся по ее лицу. — Извините, — сказал он. — Мне не следовало так говорить. Я ничего не знал. Я думал, что ваша помолвка была всего лишь военной хитростью. Я бы в жизни так не сказал, если бы знал.

В его темных глазах засветился живой интерес, как у человека, столкнувшимся с чем-то необычным в минуту крайнего душевного напряжения. Кожа и белки его глаз были все еще желтоватыми от хронической лихорадки.

Его маленькое открытие, казалось, опять разбудило всю его энергию, и он участливо склонился к ней.

— Вы обманываете сами себя, — сказал он. — Вы слишком молоды и ничего не понимаете. Любовь, конечно, вещь захватывающая, но, в сущности, ничего в ней нет. Этот парень разобьет вам сердце. Вы бы и сами это поняли, если бы знали его немного дольше. Он художник. Все художники окружены чем-то вроде романтического ореола. Но, как только с ними знакомишься поближе, оказывается, что все они глупы, экзальтированны и, как правило, нищие. Да к тому же они совершенно непрактичны и нерациональны. Взять хотя бы этот дикий побег. Чего ему было бояться? На нем нет и тени подозрений, полиция ничего не может доказать. И хорошо, что вы от него избавились. Я не рассчитываю, что вы со мной согласитесь сейчас, но потом вы сами все поймете. Вы разумная девушка. А что такое любовь? Уж я-то все о ней знаю. Это упоительная вещь, пока она продолжается, но потом она проходит. Вот и все, что нужно знать о любви. Вы годами любите, как сам дьявол, а потом, встречая эту женщину, вдруг видите ее совершенно в другом свете.

Фрэнсис глубоко вздохнула. Сила и энергия этой знаменитой личности обожгли ее как огненный вихрь из жарко натопленной печи. Она почувствовала слабость и головокружение.

Он пересел на другой стул поближе, и, поняв, что он готовится к новой атаке, она Неосознанно отпрянула. Он не собирался намеренно причинять ей боль, но если какая-то идея поселялась в его сознании, то он, как обычно, должен был в лепешку разбиться, но осуществить ее.