Патрик Модиано - Вилла Грусть

С тех пор как мы прочли статью, я все расспрашивал ее о детстве, проведенном в этом городе. Она не хотела отвечать, видимо, старалась быть как можно таинственней и стыдилась своей незнатности перед «графом Хмара». Не желая ее разочаровывать, я рассказывал ей всякие небылицы о моих родственниках. Будто мой отец уехал из России совсем молодым с матерью и сестрами, спасаясь от революции. Они прожили некоторое время в Константинополе, Берлине, Брюсселе и наконец обосновались в Париже. Мои тетки работали манекенщицами у Скьяпарелли, зарабатывая на хлеб, как множество других красивых благородных русских монархисток. В двадцать пять лет мой отец на парусном судне отплыл в Америку и женился там на дочери владельца торговой фирмы «Вулворт». Вскоре они развелись, но отец получил от жены колоссальную сумму денег. Он вернулся во Францию и познакомился с мамой, ирландкой, артисткой, выступавшей в мюзик-холле. Затем родился я. Оба они погибли в авиакатастрофе недалеко от мыса Ферра в июле 1949 года. Я остался жить у бабушки в Париже, на первом этаже в доме на улице Лорда Байрона. Так-то вот.

Верила ли она мне? И да, и нет. Перед сном ей нужно было рассказать сказку о прекрасных принцах и киноактерах. Я без конца повествовал ей о романе моего отца и актрисы Люн Белее, протекавшем на вилле в испанском стиле в Бэверли-Хиллз! Но когда я просил, чтобы и она рассказала мне о своей семье, то слышал в ответ: «О, это совсем неинтересно». Так что единственное, чего мне недоставало для полного счастья, это рассказа о девочке, выросшей в тихом провинциальном городке. Она не понимала, что для меня эмиграция, Голливуд, русские князья и египетский принц Фарук тускнели и меркли по сравнению с необыкновенным, непостижимым существом — маленькой француженкой.

Но однажды вечером она сообщила мне как ни в чем не бывало: «Сегодня мы ужинаем у моего дяди». Мы как раз листали журналы на балконе, и на обложке одного из них — как сейчас помню — была изображена английская киноактриса Белинда Ли, погибшая в автомобильной катастрофе.

Я снова надел фланелевый костюм и, так как воротник моей единственной белой рубашки был вконец заношен, натянул старую белую тенниску, вполне подходящую к сине-красному галстуку «Интернэшнл Бар Флай». Я с большим трудом повязал его под отложным воротничком тенниски, но мне так хотелось прилично выглядеть! Я несколько оживил наряд, засунув в кармашек пиджака темно-синий платочек — мне когда-то понравился его глубокий оттенок. Что до обуви, то я не знал: то ли надеть рваные мокасины, то ли сандалии, то ли почти новые туфли «Вестон» на толстой резиновой подошве. В конце концов «вестоны» показались мне наиболее пристойными. Ивонна уговаривала меня вставить в глаз монокль: он дядю заинтересует и позабавит. Но мне совсем не хотелось никого забавлять, пусть узнает меня таким, каков я есть: скромным и серьезным молодым человеком.

Сама она оделась в белое шелковое платье и розовый тюрбан, как в день розыгрыша кубка. Дольше обычного наводила марафет. Губы накрасила помадой в тон тюрбана. И натянула черные перчатки до локтей. Тут я подумал, что в гости к дяде в таких перчатках не ходят. Пса мы тоже взяли с собой.

В вестибюле гостиницы многие глядели на нас, затаив дыхание. Пес бежал впереди, пританцовывая. Он всегда пританцовывал, когда его выводили в необычное время.

Мы поднялись на фуникулере.

Миновав улицу Руаяль, мы пошли по улице Пармелан. И чем дальше мы продвигались, тем больше изменялся город вокруг. Позади остались все искусственные курортные красоты, все дешевые опереточные декорации, на фоне которых умер с тоски в изгнании старый египетский паша. Роскошные магазины сменились продуктовыми лавками и мастерскими, где чинят мотоциклы, — просто удивительно, сколько здесь этих мастерских! Иногда они шли одна за другой, и перед ними на тротуаре стояли в ряд подержанные «веспасы». Мы прошли мимо автовокзала. Один из автобусов фырчал, готовясь отъехать. На боку у него красовались название фирмы и маршрут: «Севрье Приньи — Альбервиль». Вот и перекресток улицы Пармелан и проспекта Маршала Леклерка, плавно переходившего в обсаженное платанами 201 шоссе, ведущее в Шамбери.

Пес испуганно жался поближе к домам. Его изящный силуэт естественно вписывался в обстановку «Эрмитажа», но здесь, на окраине, вызывал любопытство прохожих. Ивонна шла молча, без труда узнавая дорогу. Наверное, она многие годы ходила здесь в школу или на «званые вечера» (нет, на «балы» — на танцы). А я и думать забыл об «Эрмитаже», я не знал этих мест, но заранее был согласен прожить с Ивонной всю жизнь на 201 шоссе. В нашей комнате будут дребезжать стекла от идущего мимо грузового транспорта, как в квартирке на бульваре Сульт, где мы с отцом прожили несколько месяцев. У меня было прекрасное настроение. Только новые башмаки немного натирали пятки.

Стемнело, когда мы пришли в квартал, где выстроились двух-трехэтажные белые особнячки, похожие на дома в колониях, в европейских кварталах Туниса или даже Сайгона. Лишь изредка попадалось шале с крохотным палисадником, напоминавшее, что мы все-таки в Верхней Савойе.

Я спросил Ивонну, что это за кирпичная церковь там, вдалеке. «Святого Христофора», — сказала она. Я с нежностью представил себе, как она девочкой идет в эту церковь к первому причастию, но не стал ее расспрашивать, чтобы не расстаться с моей фантазией. Чуть дальше был кинотеатр «Блеск». Его серо-коричневый фасад и красные двери с круглыми окошками напомнили мне кинотеатры на окраине Парижа или на проспектах Маршала де Латтра де Тассиньи, Жана Жореса или Маршала Леклерка при самом въезде в город. И сюда она, наверное, ходила в шестнадцать лет. В «Блеске» в тот вечер шел фильм нашего детства — «Узник Зенды». И я представил себе: вот мы с ней покупаем два билета на балкон, вот и зал, знакомый нам с давних пор: кресла с деревянными спинками и доска объявлений рядом с экраном:

«Жан Шермоз, владелец цветочного магазина, ул. Сомейе, 23».

«Прачечная, ул. президента Фавра, 17».

«Магнитофоны, телевизоры и радиоприемники, продаются в магазине на ул. Аллери, 22».

После кинотеатра пошли кафе. Сквозь стеклянную стену одного из них было видно, как четверо молодых официантов с напомаженными волосами, играют в настольный футбол. Зеленые столики стояли под открытым небом. Сидящие за ними с интересом разглядывали пса. Ивонна сняла свои черные перчатки. Вообще, она чувствовала себя здесь как дома, и можно было подумать, что она в своем белом платье вышла на вечернюю прогулку в честь праздника 14 июля.

Мы довольно долго шли вдоль серого деревянного забора с разнообразными афишами: репертуаром «Блеска», приглашениями на церковный праздник и на гастроли цирка. Наполовину оборванный плакат с изображением Луи Марьяно. Старые, полустертые надписи: «Свободу Анри Мартену!», «Алжир собственность французов!» Сердце, пронзенное стрелой, с инициалами. Бетонные фонарные столбы слегка покосились. Шелестящая листва платанов при свете фонарей отбрасывала тень на забор. Ночь была очень теплая. Я даже снял пиджак. Мы остановились у входа в огромный гараж. Справа на дверце дощечка с надписью готическим шрифтом: «Жаке». И сверху вывеска: «Запасные части к американским автомобилям».