Марджори Эллингем - Смерть призрака

— Да, — мягко откликнулся он, — о да!

Великолепный гамбит, открывающий собеседование, был уже завершен, и вновь воцарилось молчание. Сэр Эдгар, не теряя величественности, присел на корточки и через маленькую лупу стал изучать строение мазков на самом нижнем конце холста.

Потом он поднялся и резко спросил:

— Мы могли бы вынуть ее из рамы?

— Разумеется!

Макс поднял руку и, как по мановению волшебной палочки, возникли два помощника в коленкоровых фартуках. Одним из них был вездесущий мистер Грин. Прекрасная старинная рама тут же была удалена, и картина, ставшая как-то на удивление менее значительной, предстала перед сэром Эдгаром и его лупой в своей незащищенной наготе.

Последовали минуты, в течение которых холст изучался с лицевой и оборотной стороны, таковое священнодействие было пересыпано отдельными междометиями, смахивающими на мычание, а также небольшими техническими терминами, которыми негромко обменивались оба соратника.

Наконец рама была водворена на место, и они встали в тех же позах перед мольбертом. Сэр Эдгар был немного розовее, чем до этого, и выглядел чуточку взъерошенным, хоть и старался сохранять достойный вид, а Макс был спокойнее и еще загадочнее, чем всегда.

— Никакой подписи и никакой даты, — произнес любитель живописи.

— Нет, — ответил Макс, — лишь чувство внутренней неоспоримости.

— О да, — быстро согласился клиент, — о да, конечно!

Затем снова воцарилось молчание.

— В каталогах работ Стена не значится «Крещения», — наконец рискнул отметить сэр Эдгар.

Макс пожал плечами.

— В таком случае вряд ли могут быть какие-либо еще вопросы, — откликнулся он и тихонько засмеялся.

Сэр Эдгар тоже тихонько засмеялся.

— Ладно, — сказал он. — Во всяком случае, это несомненно тот же период.

Макс кивнул.

— У нас есть всего лишь картина, — произнес он. — И, естественно, в голове у нас теснится множество догадок. Мне известно не больше, чем вам. И, как я вам уже говорил, она попала мне в руки самым заурядным путем. Я купил ее у Теобальда в январе, заплатив за нее четырнадцать сотенных бумажек и одну пятидесятку. Я, правда, очень внимательно к ней присмотрелся, прежде чем купить, и я имею о ней собственное суждение. Я не могу вам поклясться, что это подлинный Стен. Я этого попросту не знаю. И, скорее, я думаю, что это и не Стен. Кроме того, в наши дни такие счастливые открытия и не случаются. Со мной, по крайней мере, такого ни разу не было. Но в том же зале висел подписанный Стен, и начальная цена была две тысячи семьсот фунтов, а А. Т. Джонсон, купивший ту картину, предложил мне за эту четырнадцать с половиной сотен. Впрочем, — продолжил он, как бы отмахиваясь от такой малоинтересной темы, как деньги, — вот она, сама картина. Эта вот маленькая группка, например, — он описал своим длинным пальцем кружок в воздухе перед картиной, — в ней есть радость и душа. Это нечто, не поддающееся описанию. Вы обратили на нее внимание?

— О, разумеется! — сэр Эдгар был полностью охвачен впечатлением от нее. — Разумеется, обратил. Я даже рискну пойти дальше, чем вы, Фастиен. Вы всегда слишком осторожничаете… Контуры тельца ребенка, тот кусочек ткани — все это подсказывает мне руку Стена.

— Да… — невзначай обронил Макс. — Да. Или его ученика.

— Ученика? — сэр Эдгар обдумал это непредвиденное предположение и, покачав головой, возразил сам себе, как бы признавая, что сам он зашел слишком далеко. — Впрочем, как вы сказали, мы не можем быть ни в чем уверены!

— Нет, — как бы согласился Макс. — Нет. Хотя в первом каталоге упоминается картина «Первый день рождения». Но и здесь ведь ребенку не больше года? Если предположить, что ранние биографы Стена были не слишком педантичны, то уж тем более можно допустить, что более поздние составители каталогов могли ошибочно приписать это название картине, хранящейся в Венеции. Для меня это всегда было сомнительным…

Сэр Эдгар вновь вооружился лупой, надолго углубился в сосредоточенное разглядывание младенца.

— Ну хорошо, Фастиен, — наконец сказал он. — Я предоставляю вам право вынести определенное суждение. Так вы говорите, пятнадцать сотен? В любом случае я прошу вас отложить эту картину для меня.

Макс заколебался и затем с видом человека, принимающего решение, произнес слова, которые показались Кэмпиону верхом мастерства обработки психики клиента.

— Сэр Эдгар, — легко сказал Макс, — сожалею, что мне придется вас разочаровать, но пока мы с вами здесь обсуждали эту картину, меня все время грызла мысль, что я откровенно не считаю, что это Стен. И, конечно же, никаких гарантий на этот счет я бы вам дать не сумел бы. Картина прелестна, она очень в духе Стена, очень, но при отсутствии убедительных внешних доказательств я не рискну принять ваше предложение. Нет, нет! Оставим это! Я не считаю, что это Стен!

В голубых глазах сэра Эдгара появился плотоядный блеск. Он улыбался.

— Боже, как официально! — протянул он. Макс позволил себе немного скривить лицо.

— Нет, у меня и в мыслях не было делать официальное заявление! — воскликнул он. — Просто я испугался того, что вы предоставляете мне делать окончательные выводы. Вот они: я не думаю, что это Стен. Но я либо продам вам ее за пятнадцать сотен, либо отправлю обратно в запасник.

Сэр Эдгар рассмеялся и долго-долго протирал платком свою лупу, прежде чем засунуть ее в карман.

— Вы осторожны, — заметил он. — Даже слишком осторожны! Вы должны были бы выставить свою кандидатуру в парламент. Так отложите эту картину для меня!

Мистер Кэмпион переместился в соседний зал. Как он справедливо заключил, переговоры завершились.

Макс присоединился к нему через несколько минут. Он откровенно ликовал. Его небольшие черные глазки не могли скрыть выражение счастья, и, хотя он не стал никак обсуждать только что состоявшуюся беседу, Кэмпион понимал, что он чувствует себя триумфатором.

На прощание Макс рассыпался в уверениях о своем огорчении по поводу пропажи «Головы мальчика» и в несколько опрометчивых обещаниях, что она отыщется, даже если ее увезли на край света.

Мистер Кэмпион медленно побрел по Бонд Стрит. Его мысли были невеселы. Вся эта история с рисунками Дакра была малопонятной и тревожащей, но он отдавал себе отчет и в том, что в его сознание вошло еще нечто, вызывающее неприятные ощущения. Это «нечто» было им воспринято только что, в течение нескольких последних минут, но, будучи еще не распознанным, уже захватило его мозг и пыталось куда-то направить.

Испытывая явную досаду, он попытался хоть чем-то себя отвлечь.

Когда спустя три дня после посещения галереи Салмона мистер Кэмпион нанес визит Бэлл, его размышления об убийстве Дакра носили пока несколько отвлеченный характер.