Франк Хеллер - Доктор Z

Доктор умоляюще поднял руку.

— Теория — одно, практика — другое, — пробормотал он. — Можно сколько угодно ставить теоретический диагноз, но, когда видишь, что он подтверждается, все же испытываешь ужас. Но что же приводит вас к убеждению, что… что никто другой…

— Ну слушайте, — сказал комиссар, — если вы третьего дня во время приема столкнулись с классическим случаем, то на такой же классический случай натолкнулись и мы при нашем расследовании. Во-первых: третьего дня около девяти вечера был дождь, и, когда нас вызвали, почва была еще совершенно сырая. Но в саду у виллы мы не обнаружили нигде ни единого следа, а вилла с обсерваторией окружена со всех сторон узкими садовыми клумбами. Во-вторых: все слуги — а их трое — были в тот вечер дома. Они готовы поклясться, что они не впускали в дом никого из посторонних после пяти часов вечера, когда вернулся молодой Фиц-Рой. Прислуга — две честные крестьянские девушки из Фрисландии и престарелый болезненный слуга с Валькерона, который много лет уже служит в этой семье. Достаточно взглянуть на них, чтобы понять, что эта тройка не может солгать даже при всем ее желании. В-третьих: молодой Фиц-Рой держал себя странно весь вечер. Вернувшись домой, он прошел прямо в библиотеку и заперся там до обеда. Мать с большим трудом убедила его прийти пообедать. Он почти не разговаривал с родителями и лишь по временам украдкой «странными глазами посматривал на отца» — это выражение подававшей обед горничной, не мое. В-четвертых: через несколько часов после обеда, около половины десятого, мать слышала, как он прошел к отцу, который сидел в обсерватории. Она сообщила об этом совершенно откровенно, по-видимому, желая помочь нам определить время, когда произошло убийство. Сын сам признается, что он ходил туда на некоторое время, но утверждает, что при его уходе ничего особенного не произошло. Никто не слышал, когда он спустился вниз, но затем Джеймса Фиц-Роя нашли мертвым.

Доктор откашлялся.

— Ведь его увидели только на следующее утро?

— Да. Он часто просиживал за работой целые ночи, и никто не удивлялся тому, что он не ложился спать.

Комиссар смолк и окутал себя облаком табачного дыма. Доктор Циммертюр думал. Раздумывая, он, как всегда, непрестанно гримасничал, а как интенсивно шла работа мысли именно сейчас, можно было судить по его гримасам, которые обратили в бегство двух посетителей, в этот момент как раз показавшихся в дверях.

— Вы правы, — пробормотал он наконец. — Классический случай. Такой же классический, как мой. Но я готов сжечь моих классиков, если я не… да, да, сожгу. А когда же будет произведен арест?

— Собственно говоря, он уже должен был быть произведен. Я только хотел предупредить вас и уверить в том, что ничто из сообщенного вами мне про вашу консультацию…

— Ах, не говорите об этом! Если мне не удастся то, что я хочу сделать, уверяю вас, что эта консультация была последней. Вы ничего не имеете против того, чтобы я пошел с вами туда?

Комиссар с удивлением посмотрел на него.

— Конечно нет, но…

— И пообещайте мне не предпринимать никаких шагов до тех пор, пока я не ознакомлюсь со всеми обстоятельствами. Это займет всего какой-нибудь час, а я предполагаю, что он, наверное, находится под надзором!

Хроот многозначительно кивнул головой.

— Ну конечно. Вы хотите настоять на своем, хотя то, что вы собираетесь сделать…

Доктор оборвал фразу, придав лицу обиженное выражение, противоречившее выражению его глаз, в которых вспыхнула искра пробудившейся надежды.

Вилла была приблизительно такой, какой ее представлял себе доктор: большое кирпичное здание — подражание голландскому ренессансу — с красными стенами и орнаментами из песчаника; остроконечную крышу дома срезывал купол — это была обсерватория. Так вот куда стекались со всех концов мира письма бедных, наивных или любопытных людей, письма с надеждой на помощь от Джеймса Фиц-Роя, письма, полные сомнений, упований, и — денежные переводы! Сюда стекались они, в знаменитый почтовый ящик 526! Каков был текст объявления, напечатанного в газетах всего мира, не стоящих на особенно высоком культурном уровне? «Хотите приподнять завесу будущего? Хотите знать, какие удачи ожидают вас, какие опасности и несчастья подстерегают вас на пути, — напишите сегодня же Джеймсу Фиц-Рою, почтовый ящик 526, Амстердам. Сообщите день и год вашего рождения, приложите три гульдена — больше ничего. Рука Джеймса Фиц-Роя подымет для вас эту завесу…». Равнодушный, наглый мошенник? Доктор всегда был такого мнения, пока молодой человек с тонкими чертами лица не назвал фамилии отца… А теперь отец лежал мертвым в своей обсерватории, а сын… Комиссар похлопал доктора по плечу.

— Вот что: прежде чем мы войдем туда, я покажу вам одну вещь, для того чтобы вы знали все обстоятельства этого дела. Что вы скажете об этом?

Он вынул клочок бумаги из своего бумажника. Это был вырванный листок из записной книжки. Поперек его крупным размашистым почерком было нацарапано следующее: «Звезды предсказывают мое соединение с бесконечностью уже сегодня ночью!»

Доктор внимательно прочел листок.

— Это его почерк?

— Возможно; но возможно также, что это грубая подделка. Каково ваше мнение? Ложный след или…

— Если это не так, — ответил доктор, — то остается только один вывод.

— Какой же?

— Нам придется изменить наше мнение об этом человеке. Выходит, что он был искренен в своих убеждениях.

— Искренен в своих убеждениях?

— Да, искренен в англосаксонском духе: у них Бог и мамона без труда уживаются друг с другом. Был ли Брайям Йонг обманщиком? Несомненно. Но не будь он при этом искренним, разве мог бы он увлечь за собой целый Израиль на материк, в пятьдесят раз более опасный, чем Синайский полуостров? Ну что, идем?

Они вошли. Уже в холле они столкнулись с молодым пациентом доктора. Доктор вздрогнул. Какая перемена! Мечтательное, но открытое лицо стало жестким и замкнутым, взор потух. Появление доктора вернуло ему жизнь.

Почти не здороваясь, он подошел к ученому и спросил:

— Зачем вы здесь?

Доктор жестом указал на комиссара. Аллан Фиц-Рой, не останавливаясь, продолжал:

— Мне надо поговорить с вами кое о чем. Я бы пришел к вам, если бы не… если бы не… Что означал тот вопрос, который вы мне задали на приеме?

— Какой вопрос? — пролепетал доктор. Он предчувствовал, что будет.

— Вы спросили меня, не читал ли я какую-нибудь книгу из области вашей науки. Я не читал. Почему вы спросили меня об этом?

Взгляд его был жесткий и пронизывающий; казалось, ему хотелось проникнуть в сокровенную глубину души доктора… Почему доктор спросил? Доктор помнил это, и вместе с тем он понял, понял даже чересчур ясно, насколько глупо было задавать такой вопрос! Он высказал подозрение, что юноша прочитал в числе всяких других книг какую-нибудь книгу по психоанализу и захотел порисоваться каким-то симптомом, на который он натолкнулся, — обычный, весьма обычный случай. И вот этот экзальтированный юноша бросается домой, находит какую-то книгу в отцовской библиотеке, прочитывает ее и, — как это говорится в той, другой книге, — видит, что он наг… Теперь надо во что бы то ни стало добиться одного: закрыть глаза, которые раскрылись наполовину. Юноша не должен думать, что случаи, о которых он прочитал, аналогичны тому, который он пережил; надо отвлечь его мысли от этого предмета: под влиянием пережитого ужаса он впредь наверняка будет избегать касаться его…