Франк Хеллер - Входят трое убийц

— Разве я произвожу впечатление человека, задающего праздные вопросы? — осведомился он, полузакрыв глаза.

— Конечно, нет! Конечно, нет! — заверил адвокат, перед мысленным взором которого мелькнули приятные колонки цифр — конечный результат их предыдущего сотрудничества, — Но вы же понимаете, дорогой месье директор, — продолжал он, прижимая пять пальцев к левому виску и пять пальцев к правому, — вы же понимаете, есть вещи, которые… — Он не закончил фразы, надеясь, что ее закончит противная сторона: —…которые совершенно вне компетенции бедного адвоката, и кодекс нашей профессии предъявляет известные требования… — Трепка продолжал молчать. — …которыми никак нельзя пренебречь. Вот именно, нельзя! — воскликнул Пармантье, поскольку его гость продолжал неотрывно смотреть на кольца дыма, выпускаемые его сигарой.

— И в моей профессии есть кодекс, который предъявляет незыблемые требования, — послышалось наконец из сигарного облака. — Мне очень жаль, если наше предшествующее общение создало у вас иное представление.

— Но я не могу! — почти закричал месье Пармантье. Приятные колонки цифр, маячившие перед его внутренним взором, вдруг куда-то испарились. — Ведь не я занимаюсь этим завещанием!

— Но вы знаете, кто им занимается? — послышалось из табачного облака.

Директор банка стряхнул сигарный пепел на блюдечко. Но не успел он застегнуть верхнюю пуговицу пиджака, как адвокат схватил трубку и закричал, словно утопающий, который взывает о помощи:

— 30–26! Нет, не 40–26, а 30–26! Алло, алло! Мадемуазель, позвоните еще раз, там не отвечают! Так вот, значит, как, милейший Аллан пустился в спекуляции… Алло, алло! Это 30–26? Ну, при том образе жизни, что он ведет, можно было… Алло, алло, это 30–26? Говорит Пармантье. Позовите, пожалуйста, месье Корбо. Это вы, дорогой коллега? Как поживаете? А как мадам Корбо? А ваши прелестные детки? Очень рад! Дорогой коллега, я звоню вам, чтобы получить сведения исключительно для моего личного употребления…

Его взгляд искал взгляда Трепки словно для того, чтобы сказать: видите, как далеко я зашел ради вас, я лгу, я совершаю самый тяжкий для человека моего положения грех, я говорю прямую неправду! В глазах Трепки сквозь сигарное облако читался ответ: я слышу и поверьте, никогда этого не забуду. Месье Пармантье продолжал говорить в трубку, но Трепка мало что понял из его ответов, потому что адвокат с величайшей осторожностью подбирал слова. Наконец, со вздохом повесив трубку, месье Пармантье взглянул на гостя.

— Ох! — произнес он. — Ох, этот Корбо! Представьте себе существо, сочетающее простодушие лисицы с общительностью устрицы, и перед вами портрет моего коллеги Корбо!

Трепка понимающе кивнул.

— Само собой, я заплачу самую высокую по сегодняшнему курсу цену за все сведения.

Пармантье отвернулся, словно услышал непристойность.

— Вы не понимаете, что я для вас сделал… но все равно, сведения вы получите! — воскликнул он, схватив блокнот, в котором все это время делал записи. — Ладно, — осадил он самого себя и начал читать. — Итак!

Трепка слушал Пармантье, не перебивая и ничего не записывая, пока адвокат не отложил блокнот.

— Вы довольны? — спросил Пармантье горьким тоном человека, предавшего семью и родину.

Трепка молча кивнул и протянул адвокату две крупные купюры. Они исчезли в ящике стола так же бесследно, как исчезали арестанты в подземных камерах de l'Ancien Régime. [35] При старом режиме (до 1789 г.) (фр.). А директор банка вскоре уже стоял на тротуаре перед домом на улице Партуно.

Был ли он доволен делом, которое только что провернул?

Не вполне. Он надеялся, что полученные сведения раз и навсегда опровергнут безумные теории норвежского поэта. Но получил ли он такие сведения?

Нет. Сведения, которые раздобыл месье Пармантье, в муках преступивший нормы своей морали, скорее как раз указывали на то, что Эбб мог иметь некоторые — пусть недоказанные — основания для своих фантастических построений! Отец троих братьев умер в необычайно молодом возрасте, и, так как в ту пору все трое были еще несовершеннолетними, в завещании было определено, что состоянием семьи будет вплоть до своей смерти распоряжаться бабушка. После ее смерти состояние как фидеикомисс перейдет к старшему из братьев, который, разумеется, будет обязан заботиться об остальных членах семьи. Но ведь известно, как подобные обязательства выполняются на практике, да, к сожалению, Трепка знал это и как банкир, и как человек. Так что, безусловно, можно было представить себе такие обстоятельства, при которых не самый щепетильный из братьев может прибегнуть к не самому щепетильному способу решить дело с наследством в свою пользу… Артур Ванлоо, который так внезапно расстался с жизнью, был старшим братом и в свое время должен был унаследовать семейное состояние. За ним шел Аллан, а за Алланом Мартин.

Директора банка внезапно поразила одна мысль. В мире воздушных фантазий Эбба преступления, безусловно, совершались с необычайной легкостью, но все же мотив для преступления должен быть достаточно серьезен. Как велико семейное состояние Ванлоо?

Об этом Пармантье не сказал ни слова. Возможно, он не мог этого узнать, а может быть, рассчитывал на еще один визит директора банка. Но Трепка полагал, что эти сведения он может добыть более простым и дешевым способом в другом месте… В Берлине на Берен-штрассе существовало справочное агентство Шюттельмарка. Если эта фирма чего-то не знала о состоянии ныне здравствующих людей, значит, эти данные вообще не стоили внимания. При этом фирме было все равно, где живет интересующая вас особа — в Германии, Франции, Америке или на Камчатке. В течение нескольких дней фирма Шюттельмарка предоставит вам все необходимые сведения.

Трепка повернулся и твердым шагом направился к телеграфу. Адвокат Пармантье горестно наблюдал из окна, как тот удаляется. До самой последней минуты он надеялся, что банкир вернется. Но открыть окно и позвать Трепку он не мог — всему есть границы.

Доцент Люченс был не вполне откровенен в это утро со своими коллегами из детективного клуба. Кое о чем он умолчал. А ведь клятва, которую дают свидетели во всем мире, предписывает им говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Но у доцента не было недостатка в мотивах, когда он пытался оправдать свое поведение перед самим собой.

Из опыта, приобретенного во время научных исследований в области истории религии, доцент знал, как опасно делиться своими впечатлениями с другими, с какой легкостью их перетолковывают, приходя к новым и неожиданным заключениям! Там, где объективный наблюдатель видит труднообъяснимый феномен, человек, менее критически настроенный, видит чудо. А там, где объективный наблюдатель, может быть, видит чудо, скептик усматривает чистейшей воды мошенничество. Вот почему Люченс умолчал о том, что видел и слышал накануне вечером. Ведь норвежский поэт с его легковозбудимой натурой во много раз преувеличил бы значение наблюдений доцента, а директор банка Трепка объявил бы их вздором.