Клод Изнер - Убийство на Эйфелевой башне

12 мая 1889 года

Тяжелые грозовые тучи плыли над продуваемым всеми ветрами пустырем, приютившимся между домами и грузовым вокзалом Батиньоль. От широкого поля пожухлой травы тянуло затхлым душком городской клоаки. Столпившись у двухколесных мусорных тележек, старьевщики крючьями выравнивали горы отбросов, поднимая облака пыли. Вдали был виден поезд, медленно приближаясь, он превращался в железную громаду. С холмов сбегала ватага мальчишек, оравших:

— Вон он, вон! Буффало Билл прибывает!

Жан Меренга выпрямился, подбоченился и прогнулся назад, разминая усталое тело. Улов был удачным: трехногий стул, распотрошенная детская лошадка, старый зонтик, солдатский погон, осколок тарелки с золотой каемкой. Он обернулся к Анри Капюсу, тщедушному низенькому старичку с выцветшей бородой.

— Хочу взглянуть на краснокожих, пойдешь со мной? — спросил он, поправляя плетеную ивовую корзину, перекинутую через плечо.

Он подхватил стул, обогнал машины агентства «Кук» и смешался с толпой зевак, штурмовавших подступы к вокзалу: тут были и рабочие, и мелкие торговцы, и люди высшего света, приехавшие в фиакрах.

Свистя во всю мочь, локомотив, тянувший нескончаемый эшелон вагонов, весь окутанный паром, уже тормозил при въезде на перрон. Жан Меренга наблюдал, как в накрытом брезентом вагоне переступали с ноги на ногу обезумевшие лошади с всклокоченной гривой, а из-за занавесок выглядывали почерневшие от солнца люди в широкополых шляпах, индейцы с раскрашенными лицами и плюмажем на головах. Началась давка. Жан Меренга вдруг схватился за шею, почувствовав, как его что-то кольнуло. На заплетающихся ногах отошел в сторонку, пошатнулся и едва не упал на какую-то женщину. Та вскинулась и стала вопить, что нечего по улицам шляться, коли напился. Ноги подкашивались, стул из-под него ускользнул, он упал вначале на колени, а потом опрокинулся на землю. Попытался поднять голову, но сил уже не хватило. Словно издалека донесся голос Анри Капюса:

— Что случилось, старина? Держись, сейчас тебе помогу. Что-нибудь не так?

Он захрипел, пытаясь что-то сказать:

— П..ч… чела…

Из невидящих глаз потекли слезы. Неужели такое крепкое тело, как его, из плоти и крови ростом метр семьдесят три может за несколько минут превратиться в тряпку?! Он больше не чувствовал его, а воздуху не хватало, но он никак не мог вдохнуть поглубже. В последний миг до него дошло, что он вот-вот умрет. Он еще цеплялся за жизнь, но на него надвигалась пропасть, и он начал падать: все ниже… ниже… еще ниже… Последнее, что он увидел, был распустившийся меж камнями мостовой цветок одуванчика, желтый, как солнце.

В газете «Фигаро», 13 мая 1889 на странице 4 появилась заметка:

Собиратель тряпья с улицы Паршеминери умер от пчелиного укуса. Это произошло вчера утром на вокзале Батиньоль во время прибытия в Париж труппы Буффало Билла. Оказавшиеся рядом люди предпринимали тщетные попытки вернуть несчастного к жизни. Следствием установлено, что речь идет о Жане Меренга, сорока двух лет, бывшем коммунаре, депортированном в Новую Каледонию и вернувшемся в Париж по амнистии 1880 года.

Чьи-то руки грубо скомкали газету и бросили в корзинку для бумаг.

Среда 22 июня

Затянутая в новый корсет, при каждом шаге издававший треск, Эжени Патино вышла на авеню Пёплие. Она чувствовала усталость, хотя день, обещавший изнуряющую жару, едва начался. Позволив назойливым детишкам уломать себя, она с сожалением рассталась с прохладой веранды. И хотя ее осанка оставляла впечатление изящного достоинства, внутри она ощущала полное неблагополучие: легкие сдавлены, желудок опущен, непривычное покалывание где-то в области ляжки и, в довершение ко всему, сердцебиение.

— Не бегите, Мари-Амели! Эктор, прекратите свистеть, это дурно!

— Тетушка, мы сейчас на омнибус опоздаем! Мы с Эктором хотим на второй этаж. Вы билеты-то не забыли?

Эжени остановилась, открыла сумочку, убедилась, что билеты, купленные заранее свояком, на месте.

— Быстрее же, тетя! — торопила Мари-Амели.

Эжени бросила на нее хмурый взгляд. У девчонки был талант выводить ее из себя. Не намного лучше и Эктор, маленький капризный петушок. Вполне сносным был только старший, Гонтран, и то пока молчал.

На остановке на улице Отей ждала дюжина пассажиров. Эжени узнала Луизу Вернь, горничную семейства Массой. Подмышкой у нее была корзина, она тащила белье в прачечную, должно быть, на улицу Мирабо. Ничуть не стесняясь, она обтирала бледное лицо огромным, как полотенце, носовым платком. Избежать встречи было невозможно. Эжени подавила раздражение: эта служанка воображала, что ровня ей, а она никак не соберется с духом напомнить ей о приличиях.

— Ах, мадам Патино, ну и июнь! Откуда такое пекло?

«Не похоже, чтоб ты расплавилась», — процедила Эжени себе под нос.

— Далече собрались, мадам Патино?

— На выставку. Эти три чертенка умолили сестру их туда отвести.

— Ох, и не повезло же вам, такая нагрузка! А не боитесь? Все эти иностранцы… Мне-то хочется посмотреть цирк Буффало Билла в Нейи. Там настоящие краснокожие, и стреляют настоящими стрелами!

— Эктор, хватит! Боже, он надел разные носки, один белый, другой серый, что за растяпа!

— Он едет, тетя, едет!

С впряженными в него тремя меланхоличными лошадками омнибус «А» двигался вдоль мостовой. Эктор с сестрой устремились на второй этаж.

— У тебя штанишки видно! — крикнул Эктор.

— Плевать я хотела! Наверху так здорово! — возразила девочка.

Сидя рядом с Гонтраном, который крепко держал ее за руку, Эжени думала, что самые худшие минуты ее жизни проходят в общественном транспорте. Ей была ненавистна мысль, что ее, одинокую, никому не нужную, куда-то везут, как опавший лист влечется против своей воли по малейшему дуновению ветра.

— Вы купили новое платье? — спросила Луиза Вернь.

Коварство вопроса не укрылось от Эжени.

— Это подарок сестры, — сухо ответила она, разглаживая складки на красном шелке, обтянувшем ее, точно лионскую колбасу.

Она предпочла не уточнять, что сестра уже носила это платье два сезона, и медовым голоском добавила:

— Внимательней, моя милая, вы пропустите вашу остановку!

Заткнув рот невеже, она открыла портмоне и сосчитала деньги, довольная, что предпочла ехать в омнибусе, а не в фиакре. Ради такой экономии можно и потерпеть.