Клод Изнер - Происшествие на кладбище Пер-Лашез

Изнуряющий спуск с горы через дышащий влагой лес был окончен: маленький отряд добрался до Лас-Хунтас. Два индейца шли следом за бородачом, неся в гамаке его товарища, к которому так и не вернулось сознание.

Каменистая, обсаженная цветущими губоцветными тропа пролегала в километре от деревни. Два десятка хижин вырисовывались на фоне красно-коричневого хребта Кордильер, окрестные поля были засеяны кукурузой и табаком, ниже несла свои бурные воды в Тихий океан река Дагуа.

Дорога заканчивалась перед полуразвалившимся зданием с громким названием «Гасиенда дель Дагуа». Во времена, когда поселок Лас-Хунтас был центром оживленной торговли между Буэнавентурой и Кали, в этом здании располагался склад. Теперь развалины поросли травой и низким кустарником, сохранилась одна-единственная комната под крышей.

Индейцы пристроили импровизированные носилки на ящиках с соломой и поспешно удалились, шепча: «Привидения, привидения…». Бородач оскалился им вслед. При иных обстоятельствах легенда о доме с привидениями наверняка пробудила бы в нем любопытство, но события последних трех дней отбили интерес к внешнему миру. Когда аборигены скрылись из виду, он решил оглядеться и сбросил с плеч вещмешок.

На земле под густым покрывалом паутины валялись расколотые тележные колеса, шестеренки машин, детали телеграфного аппарата и десятки пустых бутылок. Бородач подобрал пожелтевший томик с истрепанными, рассыпающимися страницами. Это были «Стансы к Малибран» Альфреда де Мюссе. Боже, как смешно! Мюссе здесь, в этом месте — абсурд, да и только! Он бросил книгу и склонился над телом умирающего. Тот был с ним почти одного роста, но более плотного телосложения. Он истекал потом, дышал тяжело, со свистом и хрипами, и каждый его вздох мог стать последним. Судя по вскипавшей на губах пене, выстрел в спину пробил ему легкое.

«Скоро все будет кончено», — подумал бородач, удивляясь полнейшему своему равнодушию.

Он высыпал содержимое мешка на землю: бумажник, патроны, белье, нож, штабные карты. Из бумажника выглядывал уголок конверта: письмо было адресовано «Г-ну Арману де Валуа, геологу Компании по строительству трансокеанского канала, гостиница сеньоры Кайседо “Розали”, Кали, Колумбия». Мужчина достал листок и начал читать вслух:

Мой дорогой Арман!

Как ты поживаешь, мой утеночек? Письмо от тебя пришло в мое отсутствие, я вернулась в Париж только вчера. Мы чудесно провели время в Ульгате. Моя подруга Адальберта (вы знакомы, она — вдова председателя де Бри) сняла соседнюю виллу, мы совершали долгие прогулки, играли в лаун-теннис, в бадминтон и крокет, познакомились с очаровательными людьми, среди которых был и знаменитый спирит Нума Уиннер. Вообрази, он еще два года назад предсказал, что мсье де Лессепс обанкротится, а строительство канала приостановят! Мы с Адальбертой часто его посещали. После безвременной кончины своего сына Альберика моя дорогая подруга увлеклась спиритизмом и консультировалась со многими медиумами, но результаты были неубедительными, пока ей не представили Нуму Уиннера. Знай же, мой милый: Альберик говорил через него с матерью! Я бы никогда не поверила, если бы сама не присутствовала на сеансе. Это было поразительно! Молодой Альберик умолял мать не оплакивать его, говорил, что счастлив там, где он теперь, и «свободен, наконец-то свободен!». Я спросила господина Нуму о тебе, и он заверил, что скоро всем твоим неприятностям придет конец и ты насладишься заслуженным отдыхом. Видишь, зайчонок, твоя маленькая женушка думает о своем муженьке. Не помню, писала ли я тебе, что мсье Легри, твой знакомый, книготорговец с улицы Сен-Пер, оказался замешан в загадочной истории с убийствами, случившимися на Всемирной выставке. Рафаэль де Гувелин узнала, что у Легри какие-то отношения с русской эмигранткой, распутницей, которая позирует обнаженной. Я нисколько не удивилась — этот человек никогда не надевает цилиндра и держит слугу-китайца.

Заканчиваю, друг мой, пора на примерку к мадам Мод на улицу Лувра, она шьет мне прелестный костюм, фасон совершенно… Но ты все увидишь сам, когда вернешься. Напиши мне как можно скорее. Шлю тебе тысячу надушенных гелиотропом поцелуев.

Небо наливалось свинцом. Бородач вернул письмо в бумажник и собирался засунуть его в карман умирающего, но почувствовал рядом с собой какое-то движение. Он зажег свечу и посветил над головой. Ничего. Видимо, это пролетела летучая мышь, вампир, сосущий у спящих кровь из пальцев. Вздрогнув от отвращения, бородач схватил бутылку и швырнул наугад в темноту. Зазвенело разбившееся стекло. Умирающий закашлялся, его дыхание участилось, он поднял глаза на высокий силуэт у своего изголовья, попытался привстать, но не сумел. Кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул навзничь. Все было кончено. Бородатый мужчина машинально перекрестился, пробормотал: «Покойся с миром, аминь» и закрыл покойнику глаза.

Теперь следовало незамедлительно привести в действие свой план. Дождаться рассвета, привести в порядок тело усопшего, по возможности скрыв след от ранения, и сообщить властям, чтобы кто-нибудь засвидетельствовал смерть. Похороны нужно организовать как можно быстрее. Он выбрал деревню Лас-Хунтас, потому что здесь не было ни священника, ни плотника, и тело зароют в землю в простом саване, так что через несколько месяцев от него останутся одни кости.

Мужчина прилег, не разуваясь. Он ужасно устал, но уснуть не мог и напряженно размышлял о том, что ему предстояло сделать. Когда все закончится, мул за пять-шесть дней довезет его до порта Буэнавентуры, где он поднимется на борт парохода английской морской компании и поплывет в Панаму. Там он сядет в поезд и доберется до Барранкиллы. Фрегат «Лафайетт» покинет колумбийские воды через двадцать четыре часа и в середине декабря бросит якорь в Сен-Назере.

Он достал из кармана покойника мятую сигару и закурил. Летучая мышь с тревогой следила за красным огоньком, мелькавшим перед лицом человека.

— Он был такой добрый, мягкий человек, я так его любила! Боже, он был…

Женщина под вуалью монотонно повторяла эту фразу, бессильно привалясь к дверце фиакра. Другая, сидевшая напротив, незаметно крестилась. Скрежет рессор и грохот колес по булыжной мостовой заглушали голос дамы в трауре. Ее причитания звучали, словно детская считалка.